– Это когда она еще маленькая была. Влетела в кухню на лошадке, поскользнулась, упала на колено и глубоко рассадила его об открытки, которые готовила к Рождеству. Блестки вошли глубоко. В больнице так и не смогли все повыковырять, – растолковала Ланна.
Впервые за весь день я разговорилась, если не считать тех громких ругательств, которые вырвались у меня, когда утром нога угодила в кровь. Я уже была пьяна вусмерть, но сказала:
– Я все помню. Мой приемный отец набрал 999, потому что кровь просто хлестала. По счастью, «скорая» как раз оказалась в Комплексе. Меня усадили сзади с девчонкой, у которой начались преждевременные роды. Медсестра велела мне смотреть на дорогу, чтобы отвлечь от рассаженного колена. А девчонка все вопила и вопила, пока шел ребенок, девочка.
Мы помолчали, потом СО изрек, что блестки будут уходить все глубже, пока не станут невидимыми с годами. Все наблюдали, как Ланна, лизнув пальцы, раскатывает чулок вверх. Затем я, улыбаясь, пристегнула переднюю резинку, пока Ланна возилась с задней.
– Не хочу, чтобы блеск исчез, – призналась я, оправляя платье.
– Охо-хо, все равно исчезнет, – вздохнул Панатайн.
И снова все примолкли, а потом Панатайн спросил, не дразнили ли меня в школе за то, что не знала ни отца, ни матери.
Я припомнила урок географии, когда каждый должен был рассказать о деревне, в которой родился. Когда очередь дошла до меня и я призналась, что не знаю, из какой деревни я родом, весь класс засмеялся, а учитель меня выбранил.
Припомнила и то, как приемные родители говорили, будто я теперь не похожа на себя маленькую, но лишь после смерти приемной матери мне рассказали про удочерение.
Еще я открыла им, что моя приемная мать не могла иметь детей, поэтому Рыжий Ханна удочерил меня и каждое лето отвозил к «особым девочкам». Рассказала о девочке, с которой делила койку летом. Она всегда ходила с гигиеническими тампонами внутри и три раза на дню их меняла. В конце концов объяснила мне, что отец домогается ее каждую ночь. Она обнаружила, что если вставляет тампоны, он не может в нее войти.
В этот самый момент в другом конце зала завязалась драка. Сцепились четверо: один в татуировках, крикун из аргайлширцев и пара косби.[1] Двое набросились на одного и опрокинули его на стол. Бились стаканы, один из дерущихся, приставив горлышко пивной бутылки к глазу противника, выкрикивал, что аргайлширцы сыты по горло фениями, так что он намерен засунуть глазное яблоко в бутыль и посмотреть на свет, насколько оно зеленое.[2]
Влетел Горбыль, поднес что-то к своей сигаре и швырнул под ноги дерущимся. Последовал взрыв, крики, повалил дым, и двое барменов пригвоздили ноги забияк к полу рукоятями багров.
Оказалось, Горбыль швырнул сигнальную ракету, которыми пользовался на спасательной шлюпке.
– Вы не поверите, – заметил проходивший мимо парень, – но чувак с татуировкой с прошлых выходных на системе жизнеобеспечения.
Я услышала Cameo, и после всего выпитого мы с Ланной рванули вверх по лестнице танцевать.
Звучала She's Mine из альбома Wordup, которая сразу перешла в Just Be Yourself, раньше выходившую только на двенадцатидюймовках.
Мы выделывали что-то привычное руками и ногами в такт. Там были парни, что играли в бильярд, включая того, с волосами. А еще Улыбчик, в кожаной куртке, с пинтой пива в руке. Мы сЛанной обняли его, чмокнули в губы. Не говоря ни слова, нахально хлебнули пива из его кружки и отправились танцевать.
Музыка вся мне была знакома. Я старалась опередить бит. Мои ноги двигались под бас и ударные, руки и тело подчинялись звучанию гитары и прочих инструментов. Вращение рукой передавало гитарное соло. Парни двинулись к нам. Купили пива в бутылках, которые можно было держать двумя пальцами, пока танцуешь, останавливаясь иногда, чтоб прикурить от золоченой зажигалки «Силк кат» или «Регал».
Я потанцевала с одним, потом с другим, Ланна тоже. Зазвучали рождественские песни.
Зажегся свет, и стал виден пот на лбу Ланны.
– Ты домой? – спросила она.
– Нет уж, – бросила я.
Парни приехали на машине и теперь собирались на вечеринку. Я сняла кожанку со спинки стула, надевая ее, потрогала дискету в кармане.
