— За это не убивают, — выкрикнул молодой.
— Спросите Метаксаса. Он убивал и за меньшее.
— Не я убил вашего Хаджи Михали, — сказал толстяк. — Я даже пытался помешать.
— Сволочь, — крикнул красивый. Лицо у него исказилось от ярости и боли.
— Сам ты сволочь, — сказал толстяк. — Ты один виноват во всем.
— Вы все виноваты, — сказал Нис устало и с раздражением.
Теперь все четверо метаксистов кричали наперебой. Литтосийцы и ловцы губок угрюмо ждали, когда все это кончится или когда Нис прекратит это.
— Мы бы вас оставили железноголовым, — холодно сказал Нис, — но вы слишком много знаете. И вы сейчас выложите им все, что знаете.
— Если бы мы хотели рассказать им, мы давно могли это сделать, — сердито выкрикнул толстяк. Он все еще не терял головы, все еще боролся, хотя и знал, что конец неизбежен.
— Да, когда можно было выбирать себе старшего брата, вы выбрали англичан. Но любой метаксист, попав в руки железноголовых, не задумается вырезать кусок мяса из братнего тела и съесть его.
— Неправда, — крикнул тщедушный, и все четверо снова закричали сразу голосами, в которых были ярость, и предельный ужас, и смерть.
— Не знаю, — сказал наконец Нис, глядя не на них, а на толпу. — Пусть решают литтосийцы и все остальные. И австралос тоже.
Тогда поднялся шум со всех сторон:
— О чем тут еще говорить!
— Они и Экса, видно, убили.
— За Сарандаки, за наших литтосийцев…
— Прикончить их, и все.
Нис не останавливал никого. Слегка пожав плечами, он повернулся к Энгесу Берку.
— Требуют их смерти, — сказал он. — Всех четверых. Что скажете вы? Они разоблачили себя. Они — метаксисты. Этого довольно. Они тут много говорили.
— Я знаю, что они говорили.
Энгес Берк движением головы указал на английского майора, который сказал:
— Черт побери, нельзя же так, в здравом уме и твердой памяти, убить человека.
А Берк стоял рядом, невысокий, коренастый. С удивленно наморщенным лбом и редкими волосами, еще слипшимися от соли. Глаза широко раскрыты, а тонкие губы сомкнуты плотно. Стоял и слушал самого себя, внутренний голос, звучавший только ему… и английского майора слушал тоже и Ниса.
И тишину кругом. Толпа примолкла, когда увидела, что Нис обратился к нему, к австралос. Ждали молча, с большой деликатностью, с большим уважением к австралийцу.
А Берк думал о себе, о том положении, которое создавалось. Вот он, австралиец, чужой здесь, и он тоже должен решать, выносить смертный приговор за политическую борьбу и за убийство бедняги Стоуна, потому что все смешалось тут в одно. И Гавдос и все вместе. Но в основе всего — политическая борьба, и это он понимал. Он должен решать, исходя из одного: они — метаксисты. Так решал Нис. Но ко всему припутывался еще и Стоун. Бедняга Стоун, славный рыжий великан.
И перед глазами у Берка был только Стоун, желтое лицо, страшные дыры в животе, чернота вывалившихся внутренностей. Стоун в земле, на сушильной площади. Большой почет ему от литтосийцев. В красной литтосийской земле, с самим Хаджи Михали рядом, скорченный, застывший так, как упал. Так и сгниет там, в земле, и смешается с ней…
Не было колебаний. Только чувство удивления перед самим собой.
— К черту их, — сказал он с силой.
И когда Нис повторил его слова, снова поднялся шум кругом. Даже английский майор кричал, выражая свой протест и свое отвращение. И маленький старик солдат кричал тоже, но только одобрительно. Он с самого начала был за смертный приговор, о том и кричал. Зато лейтенант растерялся совершенно. Все это было слишком сложно, слишком стремительно для него. И он ни к какому решению не пришел, только сбился совсем.
И все литтосийцы кричали тоже. Голос Талоса звенел громче всех. Эхо разносило шум.
И только Нис хранил молчание, стоя посреди всего этого и все стараясь охватить. Гнев и горе, бушевавшие кругом. И Стоуна и Хаджи Михали, зарытых здесь же, под его ногами. И метаксистов, которые за это должны умереть. И близость железноголовых, тенью надвигающуюся на все.
