— Мне и дочка говорит: ты, мама, подожди, я заработаю.
Ирина Степановна показала на диван, где лежали клубки шерсти, недовязанные кофты, юбки.
— Вон она, наша работа. Вяжем мы с ней, — в другой раз и ночами сидим, да только рукоделие это плохо покупается. Денег–то у людей нет, а богатые — те в парижах, да в лондонах одеваются.
Олег подошел к балконной двери, посмотрел вниз и крикнул:
— Мама! Там на лавочке папа лежит! Позови его!..
— Нет, нет — это не папа. Ты ошибся.
И повела его к столу. А он расплакался:
— Папа! Я не ошибся. Он и вчера там лежал.
За столом возникло замешательство, и Курицын стал прощаться. На улице он проходил к машине мимо лавочки, на которой лежал молодой мужчина, — видимо, пьяный. Курицын растолкал его:
— Твою жену Полиной зовут?
— Да, а что такое?
— Ничего. Я начальник ракетного цеха Курицын. Поедемте со мной. Дело к вам есть…
— А выпить будет?
— Выпить? Найдем. Питья у меня хоть залейся.
Взял его под руку, повел к машине. Через двадцать минут они входили в квартиру Курицына.
Ехали медленно. Владислав Кубышкин привалился к углу заднего салона, таращил пьяные, покрасневшие глаза на зеркальце, в котором, покачиваясь, рисовалось суровое, почти жестокое лицо Курицына. Владислав знал его по рассказам жены, подозревал в нем соперника и — ненавидел. Но сейчас он ехал с Тимофеем и старался понять, зачем это он запихнул его в машину и куда везет. На минуту в душе ворохнулся страх: уж не прикончить ли решил? Но мысль эта как мимолетно мелькнула, так и погасла. Не преступник же он?.. Человек солидный и в городе известный.
Почему–то эпитет «известный» все объяснял и успокаивал. Кубышкин — музыкант, он еще недавно был лучшим скрипачом симфонического оркестра, ждал присвоения звания Заслуженного артиста России, да вот… сошел с круга.
Курицын, не поворачивая головы, громко сказал:
— Пьешь–гуляешь?
Кубышкин вздрогнул:
— Милостивый государь! — мотнул головой, — мы с вами чаи не распивали и, кажется, на брудершафт…
— Еще чего захотел! Чтобы я, Тимофей Курицын, создатель ракет и лучших в мире вертолетов… с пьянчугой — на брудершафт.
Кубышкин сник, уронил на грудь голову. Смутно и как–то медленно проползла мысль: «А и черт с тобой! Лишь бы выпить дал».
Он за несколько месяцев бомжевания привык к оскорблениям, грязным ругательствам в свой адрес — притерпелся. Закрыл глаза, дремал. Но Курицын прорычал:
— А кто играть будет?.. Скрипку, небось, пропил?..
— Скрипку?.. Нет, цела скрипка. Ее Полина спрятала.
Бессмысленно смотрел в затылок Тимофея. А потом под нос себе пробормотал:
— Спрятала Полина. И хорошо. Я скоро в оркестр вернусь.
И снова вскинул голову, громко проговорил:
— Я же прима! В первом ряду сидел. И если дирижер оркестр благодарил, он мне руку пожимал. Мне! — слышите?..
— Слышу, слышу. Я тоже когда–то… А теперь вот… без зарплаты сижу.
Подъехали к парикмахерской. Тимофей раскрыл дверцу:
— Выходи!
— Куда?
— Выходи, говорю!
Дернул за руку приму–скрипача, повел в парикмахерскую. Усаживая в кресло к молодой девушке, сказал:
— Видите, какого прелестного клиента я вам привел. Он — артист! Постригите его и побрейте так, как он пожелает.
— Да, да, — поднял руку Кубышкин. — Я все скажу: где убрать, а где оставить. Вот эти патлы срежьте, но так, чтобы шею не обнажать.
Пока его стригли, он протрезвел и к машине уже подходил твердым шагом. И дверцу открыл сам, и всю остальную дорогу на дома смотрел. Ехали по Литейному, а он эти места хорошо знал.
В дом зашли со стороны третьего этажа, и дверь за собой Курицын закрыл на замок, ключ от которого был только у него. А когда поднялись в квартиру, Тимофей прошел в библиотеку и там запер на замок дверь, ведущую в комнаты второго этажа. Владиславу показал ванну и потребовал, чтобы тот хорошенько помылся.
— Грязь подвальную смой основательно и заруби на носу: бомжовской жизни пришел конец, ты в тот вшивый и вонючий мир больше не вернешься.
И в ванную принес новые трусы и майку с изображением эмблемы Северного завода: «Белый медведь и парящий над ним вертолет». И полотенце махровое, и мыло душистое. А через минуту еще и красивую рубашку, и джинсы, и куртку самой последней моды. Это все он взял из гардероба сына. И подумал: «Кирилл уж сюда не вернется. Милиция объявила его в розыске».
