Полина Ивлева была исключением, причем исключением демонстративным. Она как бы бросала дерзкий вызов всему этому сонному полумертвому царству: приходила на работу вовремя к девяти часам и, как кошка, выставляла когти при виде малейшей несправедливости; ее боялись все жулики и лукавцы, ее, как юриста, никто не хотел знать, и делали вид, что на заводе и нет такой должности. Все, кроме Курицына. Он к ней заходил в кабинет, спрашивал ее советов и нередко, незаметно для нее самой, помогал ей материально. А сейчас, ворча на нее и упрекая в неразумной дерзости, он думал и о том, что для нее не сделал, в чем не помог одинокой женщине, попавшей в труднейшие жизненные обстоятельства.
В кабинете, сидя в кресле и рассматривая Полину с нарочитой строгостью, — так, будто выбирал для нее наказание, вдруг спросил:
— А вы ведь, пожалуй, недоедаете?
— С чего вы взяли?
— Бледная вы. И темные круги под глазами.
Поля отвела взгляд в сторону, тихо и с недовольством в голосе проговорила:
— Я и совсем ничего не ем. Почти ничего.
— Как это…
— А так. Не ем и все. И вот как видите — не умираю.
И потом серьезно, с глубокой печалью:
— Человек так устроен. Оказывается, можно и так… ничего не есть. Почти ничего.
Встряхнулась, подняла голову и — строго:
— Что–то это я, расквакалась. Живем, как живет теперь большинство русских людей. Спасибо хоть, что не замерзаем, как в Приморье. Там, говорят, губернатор Наздратенко из двенадцати шахт одиннадцать закрыл. Одну шахту оставил, очевидно для отопления дома своего и загородной виллы.
— Да, это так. Его за такую доблесть министром назначили. Такая она теперь, власть у нас.
Курицын решил сменить минорный тон:
— А давайте–ка чай заделаем! А?.. Не возражаете?
И, не поднимаясь с кресла, сказал:
— Доставайте–ка из холодильника мои припасы.
Держал он в кабинете все необходимое для угощения приятелей, и даже если бы залетела к нему важная персона из министерства, а то и заезжий иностранец, — они в былые времена к нему частенько наведывались, — он и такого бы угостил с широким русским размахом. Только важные теперь заглядывали все реже, а в последние два–три года и совсем не появлялись, однако и теперь он умудрялся пополнять свой холодильник.
Поля не относилась к числу важных, а потому и не знала, где у начальника цеха холодильник. Ходила по кабинету, искала.
— Не вижу у вас холодильника. Может, он в комнате отдыха?
— Комната отдыха? Откуда ей взяться в скромном кабинете начальника цеха?
Поля оглядывала стены. Дверей в другое помещение не находила. А Курицын ликовал от тайной радости. В этом человеке сидел маленький шалун, любивший всех озадачивать, со всеми играть в прятки. И этот шалун, видимо, не покинет его до старости и будет вечно веселить хозяина, его приютившего.
Полина искала; она начинала нервничать и раздражаться, а хозяину кабинета становилось все веселее.
— Да нет у вас никакого холодильника!
— Нет холодильника? А как бы я жил без него? Как бы принимал столичных чиновников, которые во времена оные толпились у меня в приемной, а если ко мне дама залетит юная и очаровательная, как вот теперь?..
— Да ладно вам, не вижу я тут холодильника. И двери в комнату отдыха я тоже не вижу.
Курицын нехотя поднялся с кресла, подошел к стене, и она бесшумно «раскололась», расползлась по сторонам.
— Прошу, сударыня!
Поля вошла в просторную комнату, в которой не было окон, но свет автоматически включился. Роскошь обстановки ее поразила: столы, шкафы, ковер, два дивана. И — кресла. Они отличались какой–то особо дорогой выделкой. В них можно утонуть и проспать ночь или весь день.
— Ну, вот, а говорите — комнаты нет. Теперь покажу вам холодильник.
Вернулись в кабинет, Курицын сел за свой письменный стол и нажал кнопку на телефонном аппарате, который сделан по его чертежам. Справа из чрева стола выплыл небольшой ящик, сиявший синеватым титановым покрытием.
— Ну, а это вам что — не холодильник?
Через десять–пятнадцать минут они уже пили чай, и были на столе хлеб, колбаса, печенье, варенье.
Показывая на все это роскошество, Курицын говорил:
— При этом заметьте: как и все рабочие моего цеха, все шесть лет не получаю зарплату.
