Барсов пошел в спальню, стал раздеваться, но тут в дверь позвонили.
— Кто там?
— Откройте — милиция!
— А я откуда знаю, что вы — милиция?
— Посмотрите в окно — у подъезда наша машина.
Барсов посмотрел: да, машина с мигалками и красная полоса по борту. Открыл дверь, милицейский лейтенант стоит, а у него за спиной сержант.
— Проходите. Чему обязан?
Лейтенант оглядел комнату, подошел к двери, ведущей в спальню, но не открыл, а спросил:
— У вас компания молодых людей была. Кого–то с балкона сбросили, не вас, случайно?
— Я только что приехал. Ничего не знаю.
— Но тут, наверное, и другие люди живут. Нам бы на третий этаж подняться.
— Хорошо, пойдемте. Туда, кажется, лестница из библиотеки ведет.
Лейтенант шел сзади, недовольно выговаривал:
— Что, значит, кажется? Вы будто здесь посторонний.
— Я и есть посторонний. Сегодня вечером на квартире у них поселился. А сейчас мы пройдем к хозяину.
Барсов не однажды бывал в этом доме, но расположение комнат знал плохо. Подолгу отыскивал выключатель, зажигал свет, но вот они поднялись по лестнице и очутились возле большой двухстворчатой двери. Барсов постучал. И в ответ раздался голос Тимофея:
— Это ты, Петр? Заходи.
Барсов сказал:
— Не пугайся, я с милицией.
Картина, открывшаяся вошедшим, поразила Барсова: Тимофей полулежал на высоких подушках, голова его была забинтована, а щеки, и нос, и подбородок обильно смазаны йодом. На кресле, придвинутом к кровати, разбросаны бинты, вата, стояли бутылки с лекарствами.
— Что с тобой? — подошел к нему Барсов.
— А… ничего. Маленькая история вышла.
Лейтенант сел за стол и вынул из кармана объемистую тетрадь.
— Я следователь районного отделения милиции Карпентер. Вот мой документ, — показал удостоверение. — Рассказывайте, что за история тут приключилась.
Тимофей повернулся к нему, повыше подтянулся на подушках, смотрел на следователя так, как смотрят малые дети на незнакомого человека. Тихо и мирно проговорил:
— А имя ваше… как?..
— Михаил Иванович.
— Странно, — сказал Тимофей и выше закинул голову, устремил взгляд в потолок.
— Что странно?
— А то и странно: фамилия Карпентер, а имя отца — Иван.
— Что же тут странного? — заговорил страж закона уже с некоторым раздражением.
Тимофей совсем понизил голос и продолжал так, будто размышлял сам с собой:
— Тут, конечно, нет ничего особенного; бывают курьезы и почище. Моя жена, к примеру, Шрапнельцер, а я, извините за выражение, Курицын, но и это не смертельно, живем же мы с ней вот уже семнадцать лет.
Курицын закрыл глаза и уж совсем тихо что–то бормотал себе под нос, а что — неизвестно. Барсов сидел на диване за спиной следователя, покачивал головой и чуть заметно улыбался. Он знал эту манеру своего друга озадачивать собеседника, особенно если собеседник был ему неприятен и он не видел другого способа показать ему свое нерасположение. Тут же к нему без приглашения явился следователь, да еще из той породы людей, которых Тимофей не любил, не доверял им и к которым ни с какими просьбами не обращался. Курицын крайне отрицательно относился к евреям, и его неприязнь часто переходила грань приличия. И Барсов, будучи директором завода и его начальником, нередко пытался урезонить товарища, просил его и даже требовал быть одинаково вежливым со всеми людьми, особенно глубоко прятать свои антипатии к людям других национальностей. Прибегал и к откровенным и не очень деликатным нравоучениям. Говорил другу:
— Ты, Тимофей, не прав в принципе. Еврей генетически запрограммирован на определенный тип поведения, он так устроен природой, а ты на него сердишься за то, что он похож на самого себя. Мы же не требуем от кошки, чтобы она лаяла по–собачьи, и не обижаемся на нее за то, что она мурлыкает, а не свистит, как соловей. Ты антисемит, Тимофей, а русским несвойственна национальная нетерпимость. Ты меня упрекаешь в незнании евреев. Я с тобой согласен, русский должен знать еврея, и для его же собственной пользы указывать ему место в нашем доме, и строго требовать, чтобы он сидел тихо и никому не мешал. И если еврей забирает слишком много воли и начинает вредить нам, я приму меры, но сделаю это спокойно, не выходя из себя. Я русский, представитель великого народа, а злобность и агрессивность чаще всего отличает зверьков мелких и слабых; слонам же и медведям эта черта не свойственна, слон, если будет суетиться, он передавит и зашибет многих тварей. Вот почему я с тобой не согласен, не могу разделять твоего святого негодования по поводу евреев. Ненависть — самая непродуктивная черта и, как ни одно другое свойство характера, несовместима с величием.
