— Зачем? — крикнул Барсов.
— А они, пистолеты у них, деревянные.
Барсов открыл дверь заднего салона, пригласил туда бойцов. И, подтолкнув их, закрыл ее на замок.
— Теперь мы можем лететь спокойно.
И когда самолет приземлился, Барсов приоткрыл дверь пилотской кабины, спросил Елену:
— Ты не сообщила в аэропорт о нашей ситуации?
— Нет, не сообщила.
— Умница!
Выпустил из заднего салона бойцов, сказал:
— Вы славные парни, не полезли в драку. А теперь — вниз по трапу и валяйте на все четыре стороны.
Бойцы поблагодарили Басова, один из них снял с руки часы и протянул Зурабу. Зураб взял их, а бойцу отдал свои. На том они и расстались.
Загнали самолет в ангар на длительное стояние, отправились в город, где остановились в недорогой гостинице. Барсовы сняли трехкомнатный номер, а Руслан поселился напротив в однокомнатном. Любопытная Мария, едва бросив сумку в своей комнате, побежала к Руслану и тут, угнездившись в просторном кресле с высокой спинкой, капризно пропищала:
— И я хочу!
— Что ты хочешь? — спросил Руслан.
— Как вы, поселиться отдельно.
— А ты подрасти сначала. Рано тебе вылетать из–под крылышка родителей.
— А ты как папа, это он мне все время твердит: рано да рано. И еще гонит в балетную школу: зачем ушла? Иди да иди.
— Будь я на месте отца, ремнем бы тебя отходил. Ишь, чего удумала: школу на последнем классе бросить. Сколько сил затратила! Я же не бросал спорт на полдороге.
Мария не сразу ответила. И проговорила с грустным раздумьем:
— Ты талант. Тебе золото светило, а я… вечный материал для кордебалета.
— Как это… материал? Па–де–де танцевала… — я же видел.
— Па–де–де танцевала. И, может быть, не хуже, чем Ирина Костина, да только первую–то партию ей дадут, а не мне.
— Эт почему?
— А потому. Ты что — не понимаешь?
Маша печально на него смотрела.
— Нет, не понимаю.
— Эх ты, а еще олимпийский чемпион! Ты–то почему всех обошел? Я по телевизору смотрела. Ты как взошел на трамплин, выгнул грудь колесом, я и подумала: вот он — чемпион! А все потому, что — природа. Самим Богом сотворен на чемпионство. Каждая клетка у тебя чемпионская.
— Ну, уж! Сочиняешь ты! Клеткой одной не возьмешь. Тренировки!.. До потери сознания, до тошноты — вот как дается победа! Тут адская работа нужна. Тогда только на помост взойдешь.
— Ты–то взойдешь, и уже взошел. И все медали получил, а мне в балете ничего не светит: ни золото, ни серебро, — и даже бронза.
Она помолчала, а затем, грустно улыбнувшись, стала рассказывать:
— Я как–то одного артиста, молодого, красивого парня из драматического театра, спросила: почему тебя не видно ни в одной пьесе? А он сказал: «В спектакле ”На дне“ играю». А я ему: «И этот спектакль я два раза видела, и в нем тебя нет». — «Как нет! Я там с верхней полки падаю». — «И все?.. Упал — и роль кончилась?» А он мне серьезно: «Роль, конечно, невелика, да сколько я синяков набил». Вот и мне в балете: с полки падать. Других–то ролей ждать не приходится.
— Да почему? Сама же говорила: не хуже Ирины Костиной танцевала!
Маша долго смотрела на собеседника, а потом спросила:
— Понять я хочу: ты и в самом деле не понимаешь, почему мне из кордебалета не выбраться, или голову мне морочишь?
— Нет, Маша, я серьезно тебя не понимаю.
— Ну, ладно: представь теперь, как на сцене в сольной партии подолгу мозолит глаза зрителю этакая… соломинка. Будешь ты ею любоваться?
Руслан все понял, и — покраснел. А ведь и в самом деле: ножки и ручки у Марии тоненькие, плечи худенькие, а грудь и совсем не обозначилась. Как говорят в народе, телом не вышла. И только глаза серо–голубые и большие, как у теленка, тянут вас точно магнитом. Опустил он голову, трудно и долго молчал. Но потом оживился:
— Я тоже поначалу был угловатый. И лишь со временем… вошел в тело. И ты…
— Случается, и девчонки наливаются, словно куклы, да у нас в балете свои законы: если уж изначально прилепится ярлык, так его не отмоешь. Не хочу я… судьбу испытывать. Лучше в институт пойду, а потом к отцу на завод, как ты вот.
Но тут она заметила, как ее собеседник поморщился, точно от зубной боли. Спросила:
— Что с тобой? Я что–нибудь сказала неприятное?
