— Палермо, — сказал Даррас, повернувшись к Жоржу.
От этой новости, вызвавшей ликование Сантелли, должно было бы радостно забиться и его сердце.
— Ты слышишь? Палермо, старина! Уже видно!
Но Жорж не мог представить себе, как рождается на горизонте эта чудесная полоска земли, этот зелено-золотистый берег; его рассудок был изнурен мучительной жаждой, сжимавшей ему горло пылающим огнем, который проникал в самые его легкие и который он теперь уже узнавал; все это отделяло его от Сантелли, увлеченно рассказывающего ему, что они уже приближаются к городу, что видны уже дымки пароходов в порту! Такой нестерпимый жар палил перед тем, как появилась магма на склонах Везувия и лава повела свое наступление во время сильного извержения вулкана в марте тысяча девятьсот сорок четвертого года, которое ему пришлось наблюдать; жаркий воздух стелился по земле, опережая неспешное и недоброе движение потока, усеянного глазками серы и раскаленного угля. Жар был такой сильный, что уже в пятидесяти метрах деревья внезапно вспыхивали, словно подожженные изнутри, трещали, охваченные пламенем, набросившимися на них, непонятно откуда взявшимися языками огня, который пожирал их заживо, оставляя один лишь скелет — трагический черный символ. И лишь потом неторопливо подступила к ним эта извергнутая из земли раскаленная масса и поглотила их. И он тоже чувствовал ее приближение, он чувствовал, что оказался во власти этого страшного иссушения — предвестника смерти. Он крикнул, потребовал воды, убежденный в том, что одним стаканом можно будет погасить пожар, предотвратить катастрофу! Но этот безмолвный крик услышал только он сам, крик затерялся в этом пекле!
Эту женщину, опустившуюся на стул у его изголовья, он видеть не мог — он не в силах был взглянуть в ее сторону. Однако он понимал, где он находится, видел выкрашенные в белый больничный цвет стены, покрытую эмалевой краской дверь, нижнюю перекладину кровати, там, где кончалась простыня, и на заднем плане, ну конечно, Дарраса и Ранджоне, стоявших рядом. Они, эти верные друзья, и сейчас были с ним, они не дадут ему погибнуть, — о братья мои, братья! — и эта короткая вспышка радости придала ему уверенности, убедила его в том, что он скоро встанет с постели и сможет снова гулять прохладными зимними утрами, когда так легко дышится и ровно бьется сердце; и он уже видел себя в этой будущей жизни, и безуспешно попытался приподняться, и своим обострившимся слухом постарался уловить, что шепчет сиделка. На французском, но с сильным акцентом она говорила, что таково распоряжение хирурга, что она может разрешить свидание лишь на несколько минут и что запрещено разговаривать, всего лишь несколько минут, самое большее — пять, и она вышла из комнаты, и крылья ее белого чепца покачивались во время ходьбы, а посетительница, прошептав: «Спасибо, сестра», осторожно взяла руку Жоржа в свою, а эту ее руку — маленькую, прохладную, нежную, дрожащую, — как ему было ее не узнать? Жорж надеялся прочитать на лице Дарраса подтверждение тому, что уже не вызывало у него сомнений. Даррас по-прежнему стоял напротив него на светлом фоне стены и печально, бесконечно печально — но почему это так? — смотрел на него, а свет падал сбоку на его лицо меланезийского воина.
— Вы приехали, — с трудом прошептал Жорж.
— Лежи спокойно, — сказал Ранджоне.
— Наконец-то вы приехали.
Маленькая рука вновь сжала его руку.
— Я знал, что вы приедете.
Ему пришлось замолчать, он задыхался, огромная перина тяжело придавила его тело, хотя и не могла согреть. И все-таки ему удалось добавить, потому что ему во что бы то ни стало надо было это сказать:
— Я счастлив.
Ему хотелось бы также улыбнуться, но, к несчастью, все мускулы его лица — от лба и до рта — были стянуты.
— Не разговаривайте, — посоветовал голос Дарраса, доносившийся до него со сцены какого-то театра, где было множество занавесей, но какое это имело значение? Приехала Мадлен, и с ее помощью он выберется из этого ледяного болота, теперь уже не увязнет в нем.
— Вы… на «Эр-Франс»? — спросил он.
То, что она смогла прилететь самолетом «Эр-Франс», заинтересовало его. Разве самолеты этой компании летают в Сицилию? Но «Альиталия», конечно! И в ту самую секунду, когда слово «Альиталия» складывалось в его мозгу, неожиданный холод сковал его ноги.
