День пасмурный, долго тянется. После обеда идет снег. Он вперемешку с дождем, снежинки темные.
- Через месяц после первого снега начинается зима, - говорю я пришедшей с улицы женщине. Пальто мокрое, и дорогой мех на узком воротнике некрасивый. - Но это среднегодовое, многогодовое, нынче может и не сойтись.
- И не плакала, - говорит женщина, - а ресницы потекли.
- Если через месяц начнется зима, то поверим в наблюдательность предков.
- Господи, - говорит она, быстро поправляя прическу, - о чем ты думаешь? - И, наладив красоту, садится к столу и говорит, что пасмурно, что в такую погоду что ни надень, все убивается, - А ты еще говоришь, что зеленое - цвет надежды. В такой день ничем не спасешься.
- Зеленое не по цвету, а по смыслу: дождаться первой зелени означало выжить.
- Да, вот что! - спохватывается она. - Все забываю. Дай мне Монтеня.
- Обязательно Монтень? Возьми «Летописца». Мне кажется, наши летописи заполнялись осенью. Так же мрачнело и снег таял. В летописях...
- Ой, не надо. Не лепо ли бяшеть! Аще кому хотяше! Монтень хоть переведен, а это когда еще соберутся.
- Возьми «Назиратель». Он переведен с латыни на древнепольский, оттуда к нам. Узнаешь, как ставить дом, лечить заразу, сажать овощи...
- Ах, - говорит женщина, смеясь и трогая щеки сухой чистой ватой, -«извозчики-то на что»?
Отходит к окну, смотрит вверх, вытирает стекло.
- Ослепнешь, - говорит она. Снова долго смотрит, поворачивается: -Да, да. Раньше или позже, но каждый год приходил первый снег. Мальчишки радовались, а матери боялись, чтоб дети не простыли.
- Босиком бегали, а крепче были, - говорю я и злюсь неизвестно на кого. - Смотри, сейчас одеты, обуты прекрасно, а без конца болеют, совсем хилый народ...
- Все-то ты знаешь, - иронически замечает женщина. - Скажешь, сидели на печке, одни лапти на всех...
- Зато весной...
- Да, весной. Весной, да. Им снова радость.
Мех на воротнике высох и потрескивает, когда она проводит по нему ладонью.
На окне как будто легкие кружевные занавески.
Снег все гуще.
К вечеру светлеет.
* * *
...и оказывается, что эта томность, это изображение разочарованности, весь набор интеллигентного кокетства - все это оказывается обыкновенной человеческой усталостью.
- Никаких нервов не хватает, - говорит она и виновато улыбается.
И я вижу - не врет: замотана до последней степени. А минуту назад думал: игра.
- К вечеру я буквально труп, - говорит она.
Я беру ее на руки и несу в спальную комнату. Пока иду коридорами, она засыпает, и тело ее, тяжело обвисшее, становится легким.
В детской, около окна, стоит девочка и смотрит вниз, на белое дно двора. Девочка слышала наш разговор. Спрашивает:
- «Слово о полку Игореве» - первая русская книга. А какая будет последняя русская книга? Слово о другом полку?
Ночью я выхожу на балкон и не могу понять, исчезает луна или зарождается. То ли туман, то ли такой насыщенный воздух.
