В то время как Таня была всецело поглощена наблюдением, Эрнест Хоросайн тщательно следил за многочисленными приборами, опробывая действие ручек управления. Затем он окавал:
— Итак, все в порядке, мы можем опуститься вниз.
Таня почувствовала легкий толчок, и синева вокруг них сделалась плотнее, приобрела фиолетовый оттенок.
В кабине становилось темно, стрелки приборов засветились.
— Здесь не очень-то глубоко, — оказал Эрнест, — но район интересный.
Они продолжали опуакатыоя. Таня испытывала странное чувство. Ей казалось, что она не под водой, а где-то в межзвездном пространстве. В окружающей их темноте мерцали тысячи огоньков, похожих на звезды. Они то гасли, то ярко загорались, то светились ровным немигающим светом. В иных местах виднелись лепкие световые туманности самых разнообразных расцветок. Некоторые из них быстро двигались, другие оставались неподвижными.
В ярких лучах прожектора, который толыко что включил Хоросайн, Таня увидела глубоководного кальмара, громадину с деcятиметровыми щупальцами. Животное на большой скорости приближалось к батискафу. Все тело чудовищного моллюска светилось, в громадных глазах пробегали зеленые огоньки, щупальца, вытянутые к гондоле, колебались. По ним как бы ходили волны. Хоросайн включил подводный электрофор.
В воде возникло голубое сияние. Тело кальмара сжалось, сделалось пурпурным, в тот же момент мощная чернильная струя вырвалась из воронки-рта, и кальмар исчез. Гондолу окутала непроницаемая тыма. На засветившемся экране телевизора было видно, как молниеносно несся громадный кальмар, ежеминутно меняя свою окраску.
— Да, — смеясь сказал Эрнест Хоросайн, — для этого парня наш электрофор, что школьная лейденская банка, а будь тут кашалот, он расправился бы с ним в два счета.
Батискаф продолжал опускаться и наконец достиг дна. Держась над ним в пяти метрах, судно, не торопясь, пошло на восток. Эрнест Хоросайн включил приборы геофизической разведки. Вскоре на одном из них стрелка радиоактивности дрогнула и начала поворачиваться по часовой стрелке. Иногда она останавливалась, передвигалась назад, но затем упрямо стала показывать все большие значения радиоактивности.
— Видите, что делается, — сказал Хоросайн, — под нами громадные запасы энергетического сырья. Практически неисчерпаемые…
Таня пригляделась к грунту. Он не был илистым.
Его твердая красноватая поверхность была волнообразна.
— Как вы думаете, — опросила Таня, — почему образовались эти волны на дне? На больших глубинах ведь не бывает волнения.
— Да, на больших глубинах волнения нет, — согласился Эрнест, — но уже на глубине 50 метров волнение чувствуется. И если по поверхности мелкого моря проходят многометровые волны, то на глубине 50–80 метров они превращаются в 20-30-сантиметровые. Так вот, эти твердые волны на дне образовались много миллионов лет назад, в мелком море.
Когда они всплыли, был уже вечер. Кромка громадного красного солнца скрылась за горизонтом. Поздно ночью батиакаф стал на свое место.
Ночью острее чувствовались запахи. Пахло апельсинами (а это время как раз цвели апельсиновые деревья) и еще каким-то тонким соленым запахом, доносившимся с океана. По пути до самых коттеджей Таня и Хоросайн молчали. Дома Таня угощала Эрнеста душистым кофе и русским пирогом с яблоками.
Через час из походной лаборатории Хоросайна позвонили и оказали, что в доставленных со дна океана пробах оказалось от 30 до 60 процентов чистого урана. Такого богатого содержания металла в руде в пределах материков еще не встречалось.
— Теперь вы понимаете, милая Таня, — сказал Эрнест Хоросайн, — какое богатство скрыто в глубинах океана. Что перед этим жалкие искусственные поля, которые, по мысли нашего друга, должны покрыть океан! Пусть все расчеты сибирского идеалиста верны и новый голубой континент сможет прокормить еще десяток миллиардов людей в дополнение к тем, которые уже живут на земле. Но зачем это?
Таня в полном недоумении смотрела на Хоросайна.
— Не считайте меня, Таня, ретроградом. Я много думал над этими вопросами и пришел к выводу, что устраивать из земли человеческий муравейник нет никакого смысла. Жизнь среди миллиардов себе подобных потеряет прелесть.
