- Вы видели когда-нибудь старые декорации? После того как их вынесли на задворки, и солнце, дождь вдоволь их напитали? По мере того как мой коллега всходил на сцену, я превращался в декорацию. Пышную, отточенно-профессиональную, но душевно немую. Женщина могла бы спасти меня. Но и здесь, я пытался увлечься, и снова съезжал на старые рельсы, проторенные пути, им плевать на мои сомнения, видели лишь мой иконостас и появлялась лишь новая картинка на нем, а ей - очки в копилку неуемного женского самоутверждения.
А он жил плохо, разводился, оставался без квартиры, воевал за сына, ночевал где-то в подмосковье, опаздывал на репетиции, попадал в пьяные скандалы. Об искусстве говорил непонятно, просто нудно. На сцене все это уходило, не мешало ему, или наоборот помогало? На сцене он был другой, гибкий и смелый, чувствовал партнера и зрителя, вел его, вскрывал его душонку, теребил за множество невидимых, мгновенно налаженных ниточек.
Он прошел другую школу. Я же чувствовал себя обманутым, раскрашенным паяцем, которого не научили, не посвятили в тайны извечного ремесла. Помахали перед носом, сказали: - Проходи, ты слишком любишь успех. И интересен лишь себе подобным.
- Вы ждете, юноша, новых интриг, смерти обидчика? Я давно ушел из театра. Я забыт. Числюсь воспитателем в студенческом общежитии. Говорят, что у меня кличка "монсеньёр".
- И ни о чем не жалеете?
Он пожал плечами, показал на стойку, и неторопливо вышел.
Под занавес полагается выпить. Рюмка стояла налитой. Человек за стойкой нацелил умные глазки," Мы играем эту пьесу не в первый раз. Монсеньёр остался вами доволен.
май 94
