Река сверкала под лучами солнца. Желто-серые воды текли неспешно, и над ними пролетали крикливые птицы. В деревне горели костры, и сухой воздух наполнялся запахами готовящейся баранины.
Есугей, позабыв о караитской девушке, сразу отправился в юрту жены. Кюрелен встретил его у входа. Калека улыбался, глядя в запыленное лицо варвара.
— У тебя родился сын, — сказал он. — Это знаменательный день. Сын великого хана родился в месяц Кабана.
Кюрелен не переставал улыбаться, потому что хитрец считал лесть самым дешевым способом купить себе удобства и безделье. Он всегда повторял:
— Глупец готовит, а мудрец — ест!
Есугей радостно заулыбался и протиснулся в юрту мимо Кюрелена, которому пришлось посторониться. Оэлун все еще спала, положив руку на щеку и сладко улыбаясь. Служанка сидела на корточках на полу и держала в руках спеленатого орущего младенца. Вместе с Есугеем в юрту ворвалось беспокойство. В полутьме ярко сверкали его глаза. Он глядел только на сына и с воплем высоко поднял его над головой. На губах отца играла странная улыбка. Ребенок продолжал вопить, а отец поднимал сына все выше и выше. «Похоже, он преподносит сокровище богу, а тот довольно улыбается», — подумал Кюрелен, глядя на Есугея.
Хан громко просил богов, чтобы те полюбовались на красоту и силу его первенца, потомка, просил об этом же Бурчикуна, Сероглазого Воина, который, в свою очередь, был потомком Синего Волка и считался основателем племени Якка Монголов. Он также был потомком Кабул-хана, смеявшегося в лицо императору Китая и нагло дергавшего его за бороду. Этот младенец наверняка будет обладать большим, чем все они, величием, ведь его отец был названым братом могучего караитского хана Тогрула,[3] самого важного вождя степных орд, которого христиане прозвали Престер Иоанн. От его шагов задрожит вся пустыня Гоби. Перед ним исчезнут красно-белые холмы, реки изменят свое течение, и образуются новые пастбища для скота там, где недавно была лишь жаркая пустыня! Сокровища Китая, красивейшие женщины Тибета, Индии, Самарканда и Багдада будут принадлежать ему, и ему же станут покоряться города!
Глаза Есугея сверкали все свирепее. Он отдал младенца служанке и велел немедля привести шамана, потому что шаман Кокчу должен подтвердить, что Есугей говорил о сыне сущую правду. «Несомненно, он это сделает», — подумал про себя Кюрелен. Он с любопытством наблюдал за Есугеем. Вместе с варваром юрту словно заполнили ветра пустыни, и Кюрелену показалось, что он оторвался от земли и стремится к небу.
Служанка не успела подняться на ноги, чтобы позвать шамана, как хан сам стремительно выбежал из юрты, громко призывая шамана. Кюрелен подумал, что Есугей вернется не очень скоро, потому что шаман должен был ему о многом сообщить, и калека решил, что пришло время разбудить сестру. Он подошел к ее ложу. Служанка начала на него шипеть, прикрывая руками лицо вопящего младенца. Кюрелена не интересовал ребенок, он глядел только на Оэлун. Калека склонился к сестре и коснулся рукой ее лба. Лицо у него потемнело, стало очень грустным, и он сказал тихо, но твердо:
— Просыпайся, сестра. Просыпайся. Пора!
Оэлун не пошевелилась. Ворчавшая служанка живо придвинулась к ложу, и на ее лице появилось выражение мрачного удовлетворения. Оэлун не двигалась, а улыбка служанки стала еще шире.
«Он ее заколдовал, — решила женщина. — Если она не проснется, его убьют». Она облизнула губы, а в глазах зажглись злобные огоньки.
Кюрелен не снимал руку со лба сестры. Он молчал, глаза у него сузились, а грустное лицо стало непроницаемым. В юрте началась ужасная борьба — борьба между волей спящей женщины и ее брата, который пытался ее разбудить. Над ложем два невидимых антагониста сошлись в смертельной схватке. Они не двигались и не сводили друг с друга жестокого взгляда, и борьба продолжалась. Что-то витавшее в воздухе заставило стихнуть младенца, и тот только жалко похныкивал, будто нечто неизъяснимое сильно его испугало. На морщинистом лбу Кюрелена выступили крупные капли пота, которые медленно покатились по щекам, подобно каплям ртути. Служанка зашевелилась, предчувствуя жестокую развязку.