Все. Рассуждать нет времени. Пора действовать. Следить, так следить.
И я двинулся следом за студентом. Ксавьер Унсуе остался стоять под оливками, хотя я полагал, что он отправится за мной.
По-моему, он испугался.
Я умею идти за человеком по улицам Картахены и оставаться при этом незаметным. Не спрашивайте как — словами этого не объяснишь, да и не люблю я выдавать свои секреты. Но за Рикардо Эчеверья смог бы прокрасться и полный дилетант: студент шел не оборачиваясь и совершенно не глядя по сторонам. Только иногда зыркал под ноги — но лениво, и даже как-то нехотя — и снова, казалось, засыпал на ходу. Странно, но быстрая ходьба вовсе не развеивала впечатление о том, что этот незадачливый парень со свертком под мышкой на ходу дремлет. Наоборот, даже непонятным образом усиливала. Возможно, оттого, что у него двигались только ноги, корпус же и голова, и прижатые к телу руки оставались в неподвижности, как у манекена в мастерской моей покойной мамаши.
Мы миновали поворот к порту; как я и ожидал Эчеверья свернул направо и углубился в кварталы Тортоза Бенито — нескончаемые кривые улочки, двух и трехэтажные домишки, кое-как слепленные из известняка, глухие заборы и пыльные ветви персиков и олив над заборами. За этими неприступными оградами то и дело взлаивали цепные псы — более удачливые родичи тех, что бродили вечно полуголодными по городской свалке около Эстебан Бланкес. Я иногда обгонял Эчеверью, торопливо минуя многочисленные боковые улочки, дожидался его и снова обгонял. Я кружил вокруг него, словно хищник вокруг ничего не подозревающей добычи.
И все время вспоминал, что пока еще могу его остановить.
К монастырю Эчеверья вышел даже раньше, чем я ожидал. Неутомимый ходок этот студент, а ведь сразу и не скажешь. Я устроился за высокой и наименее смердящей кучей — по-моему, вывезенным строительным мусором — и приготовился наблюдать.
Рикардо Эчеверья вышел из окраинного переулка и стал торопливо спускаться в лощину по извилистой тропе.
Солнце лишь мало-помалу клонилось к отдаленным мусорным кучам на дальнем краю лощины. Только бы этот студент не стал выжидать до ночи, подумал я с неясным напряжением. Торчать здесь в темноте? Нет уж, увольте. Не стану я находиться рядом с Эстебан Бланкес ночью, и парню этому не позволю. Возьму за шкирку и отведу в приход, к таким же как он обормотам с ветром в голове.
Откуда появились собаки (или волкособаки) я заметить не успел. Просто несколько мусорных куч у тропинки вдруг оказались сплошь под лапами этих тварей. Их было много, десятки, и все они стояли вдоль тропы и молча глядели на Рикардо Эчеверью. Словно почетный караул на торжественном выходе короля в Эскуриале.
Впервые за последние час или два Эчеверья очнулся от своего непонятного оцепенения. Он завертел головой, оглядывая собачий караул, и крепче прижал к себе сверток.
Собаки молчали. Ни рыка, ни лая — могильное, и оттого кажущееся зловещим, молчание.
Противный и такой знакомый холодок прогулялся по моей спине впервые за сегодня.
Эчеверья, как мне показалось, на дрожащих ногах шел мимо собак, и они тянулись к нему влажными носами, не издавая ни единого звука. Это было до жути неправильно, неестественно, невозможно — молчаливая стая. Холод, бездонный холод терзал мое тело.
Дыхание бездны.
Эчеверья скрылся за воротами. Собаки внутрь даже не пытались сунуться, покружили у щели, и помалу потрусили куда-то в сторону.
Я проворно вскочил и тоже поспешил к воротам. Стая тотчас замерла, повернув головы в мою сторону, и мне вдруг показалось, что это не много существ, а одно — многоголовое и чужое.
Мороз стал злее, но не смог поколебать мою решимость.
Мануэль Мартин Веласкес не отступает от собственных обещаний… По крайней мере, пытается в это верить.
Клочья потревоженной паутины шевелились на краях створок. Я разглядел впереди спину Рикардо Эчеверьи — студент входил в храм. Меня он не замечал; по сторонам не глядел и ни разу за весь путь от Санта-Розалины не оглянулся.
Мягко и бесшумно я поспешил за ним.
У входа я прислушался — шаги студента раздавались внутри, но еле-еле. Мне казалось, что они должны были звучать громче.
