Слик стоял у окна на втором этаже. Квадраты стального переплёта были зашиты кусками пластика. Пластик они откопали на свалке; куски были разного цвета и толщины, так что, чуть пригнув голову, Слик увидел Пташку в воспалённо-розовом свете куска луизита.
— Кто тут живёт? — спросила Черри у него за спиной.
— Я, — ответил Слик, — Пташка, Джентри…
— Я имею в виду — в этой комнате. Повернувшись, он увидел её возле носилок и приборов системы жизнеобеспечения.
— Ты, — сказал он.
— Это твоё место?
Она принялась разглядывать налепленные по стенам рисунки — самые первые чертежи Судьи и Следователей, Трупожора и Ведьмы.
— Об этом не беспокойся.
— Не бери ничего в голову, так будет лучше, — сказала Черри.
Слик посмотрел на девушку. В углу рта у неё растеклась уродливая красная язва, видимо, воспаление. Обесцвеченные волосы торчали во все стороны, ну прямо памятник статическому электричеству.
— Я же сказал, не беспокойся.
— Малыш говорил, у вас тут есть ток.
— Да.
— Надо бы его подключить, — сказала она, повернувшись к носилкам. — Электроэнергии он берёт немного, но скоро начнут садиться батареи.
Слик пересёк комнату, чтобы заглянуть в изнурённое лицо.
— Скажи-ка мне вот что, — начал он. Ему совсем не нравились все эти трубки. Одна из них входила прямо в ноздрю, и от одного этого тянуло блевать. — Кто этот парень и что именно, чёрт побери, Малыш Африка от него хочет?
— Ничего он не хочет, — сказала Черри, вводя какую-то команду. По экрану биомонитора, примотанного серебристой лентой к изножью носилок, побежала кривая состояния больного. — REM всё так же высок, как будто ему всё время снятся сны…
Человек на носилках был упакован в новенький синий спальный мешок.
— Короче, хрен его знает, на чём он сидит, но Малышу он за это платит.
На лоб человека была налеплена сетка тродов. Вдоль края носилок тянулся чёрный массивный кабель. Слик проследил его до массивной серой пластины, возвышающейся среди встроенных в единую раму приборов. Симстим? Не похоже. Какая-то оснастка под киберпространство? Джентри много чего знал о киберпространстве, во всяком случае, говорил о нём постоянно, но что-то Слик ничего не слышал насчёт того, что можно вот так потерять сознание и просто остаться подключенным… Люди подключаются, чтобы чего найти, провернуть дельце. Надень троды, и окажешься там, где вся информация в мире громоздится башнями одного гигантского города из неона. Так что можешь по нему покататься — вроде как пообвыкнуть, — даже умыкнуть кой-чего. Правда, всё это лишь визуально. А иначе, если ничего такого не сделать, чертовски сложно будет найти дорогу к той информации, которая тебе нужна. Иконика, так называл это Джентри.
— Он платит Малышу?
— Да.
— За что?
— Чтобы держать его в таком состоянии. И ещё прятать.
— От кого?
— Не знаю. Малыш не говорил.
Они замолчали. В тишине ровно дышал неизвестный.
У дома был свой собственный запах. Так было всегда.
Это был запах времени, и соли, которой пропитан воздух, и энтропийной природы любого большого дома, построенного слишком близко к кромке прилива. Возможно, такой запах присущ всем местам, что недолго, но часто пустуют, домам, которые отпирают и запирают по мере того, как приезжают и уезжают их неусидчивые хозяева. Воображение рисовало ей, как на хроме в безлюдных комнатах в тишине расцветают пятна коррозии, как бледная плесень понемногу затягивает углы. Будто принося дань этому нескончаемому процессу, архитекторы сами распахнули дверь ржавчине. За годы водяная пыль проела массивные стальные перила, и они стали хрупкими, как запястья.
Подобно своим соседям, дом притулился среди развалин прежнего поселения. Прогулки по пляжу порой включали вылазки в область археологических фантазий. Она воображала себе прошлое этого места: иные голоса, иные здания. В этих прогулках её неизменно сопровождал управляемый на расстоянии бронированный вертолётик «дорнье», поднимавшийся из своего невидимого гнезда на крыше, стоило ей сойти с веранды. Вертолётик почти беззвучно зависал в воздухе и был запрограммирован так, чтобы не попадаться ей на глаза. Что-то тоскливое было в том, как он неотвязно и неприкаянно следовал за ней, будто дорогой, но не оценённый по достоинству рождественский подарок.
