Петал помедлил.
— Смок, — повторил он, — да, Смок. — И открыл дверь в свет и тепло. — Это старое выражение, что-то вроде прозвища.
Вновь подхватив багаж, Петал мягко протопал в устланное синим ковром фойе, обшитое панелями из белого крашеного дерева. Она вошла следом. Дверь за её спиной автоматически закрылась, с гулким стуком вернулись на место засовы. На белой обшивке стены висела картина в махагоновой раме — лошади в поле, крохотные фигурки в красных куртках. «Вот бы где жить этому призраку, Колину», — подумала она. Петал поставил чемоданы. На синем ковре таяли маленькие комки слипшегося снега. Англичанин открыл ещё одну дверь, за которой оказалась позолоченная стальная клетка. С лязгом отодвинулась складная решётка. Кумико недоумённо воззрилась на странное сооружение.
— Лифт, — пояснил Петал, — для твоих вещей в нём места не хватит. Я за ними потом спущусь.
Когда Петал ткнул в белую фарфоровую кнопку толстым указательным пальцем, лифт, несмотря на свой явно пожилой возраст, тронулся довольно плавно. Кумико пришлось стоять почти впритык к англичанину; от него пахло влажной шерстью и каким-то цветочным лосьоном.
— Мы поселим тебя наверху, — сказал он, проводя её по узкому коридору. — Мы подумали, что ты, наверное, любишь тишину и покой. — Открыв дверь, он жестом предложил ей войти. — Надеюсь, тебе понравится…
Сняв очки, он стал энергично протирать их мятой тряпицей.
— Я принесу твои сумки.
Когда он ушёл, Кумико медленно обошла вокруг массивной ванны из чёрного мрамора, доминировавшей в центре низкой, заставленной мебелью комнаты. По стенам, резко сходящимся к потолку, висели позолоченные зеркала. Пара небольших мансардных окон обрамляла огромную кровать. Такого размера ложа Кумико ещё никогда в жизни не видела. В зеркало над кроватью были встроены маленькие светильники на шарнирах, похожие на лампы для чтения в самолёте. Она остановилась около ванны, чтобы погладить изогнутую шею лебедя в позолоте, служившего вместо крана. Опускаясь или поднимаясь, его раскинутые крылья, должно быть, регулировали температуру воды. Воздух был тёплым и неподвижным, и ей на мгновение показалось, что комнату, как болезненный, мучительный туман, заполнило присутствие матери.
В дверях кашлянул Петал.
— Ну как, всё в порядке? — приговаривал он, возясь с её багажом. — Ещё не проголодалась? Нет? Тогда я тебя оставлю, располагайся… — Он расставил её багаж возле гигантской кровати. — Если тебе захочется есть, позвони. — Он указал на причудливый антикварный телефон с мембранами в виде медных свитков на причудливо изогнутой трубке из слоновой кости. — Просто подними трубку, не нужно даже набирать. Завтрак, когда захочешь. Спроси кого-нибудь, тебе покажут, где столовая. Там ты сможешь познакомиться с Суэйном…
Появление англичанина развеяло наваждение. Когда, пожелав девочке доброй ночи, он закрыл за собой дверь, Кумико попыталась ощутить присутствие матери вновь, но ничего не вышло.
Ещё долго она стояла у ванны, поглаживая холодный гладкий металл лебединой шеи.
Малыш Африка вкатил на Собачью Пустошь в последний день ноября. За рулём его навороченного «доджа» восседала белая девушка по имени Черри Честерфилд.
Слик Генри и Пташка как раз демонтировали циркульную пилу, служившую левой рукой Судье. Латаная-перелатаная подушка ховера Малыша то и дело взмётывала фонтанчики ржавой воды, лужами собиравшейся на горбатой равнине из прессованной стали.
Первым его засёк Пташка. Острые у него, у Пташки, глаза да ещё монокуляр с десятикратным увеличением, болтавшийся на груди среди косточек всякой мелкой живности и древних крышек от пивных бутылок. Слик оторвал взгляд от гидравлического запястья и увидел, как Пташка вытянулся во весь свой двухметровый рост и нацелил свою подзорную трубу куда-то сквозь голые прутья арматуры, из которых состояла большая часть южной стены Фабрики. Худ был Пташка невероятно, скелет скелетом; залаченные крылья его русых волос, почему он и заработал такое прозвище, резко выделялись на фоне бледного неба. Волосы на затылке и висках он сбрил, полоса выбритой кожи поднималась высоко над ушами. В сочетании с аэродинамическим раздвоенным хвостом это создавало впечатление, будто на макушке у него сидит безголовая коричневая чайка.
