— Где же ты был все это время?
— Где только нас Бог не носил, — заговорил весело словоохотливый торговец, становясь на колени и раскупоривая, при помощи мальчика, свой короб. — Были мы и на левом берегу, и за одним морем, и за другим, и в Польше, и в Неметчине, и в Туретчине, и в Песиголовщине.
— Ха, ха! Уже пошел болтать! — смеялась весело гетманша, с нетерпением посматривая на то, как торговец разворачивал свой короб и снимал один за другим покрывавшие его листы толстой бумаги. — Ну, что же ты слышал там?
— Слышал всюду, что на правом берегу стала гетманша такой красоты, равной которой нет ни в одном «панстви».
— Выдумывай! — усмехнулась полунедоверчиво гетманша, но лицо ее все-таки покрылось от удовольствия легким румянцем. — Что ж, это, может, тебе песиголовцы[6] одноглазые говорили?
— А что ж, они хоть и одноглазые, да видят получше нас. Видят не только то, что есть, а и то, что будет. Вот они и говорили мне, что ясновельможной гетманше пора бы кораблик на корону сменить. Об этом толкуют и на левом берегу.
— Ну, это ты уж брешешь. У левобочных есть свой гетман, — они ведь его сами выбрали.
— Выбрали-то выбрали, да теперь сами не рады. Выбирает себе и прохожий верную дорогу, когда его темной ночью нечистая сила по лесу водит. Там такое на левом берегу делается, что и слушать страшно! Есть чутка, — понизил голос торговец, — что он вовсе и не крещеный человек, а сам антихрист!
— Ха, ха, ха! — разразилась звонким серебристым хохотом гетманша. — Антихрист, слышишь, Саня, антихрист!
— Не смейся, ясновельможная, — продолжал торговец, раскупоривши, наконец, коробку и раскладывая перед любопытными женщинами великолепные шелковые материи, затканные золотом и серебром. — Тому есть верные приметы: сам святой схимник в Печерской горе указал на них и даже молитву дал людям, чтоб держаться против его колдовства. Одной богобоязненной женщине тоже явилось во сне откровение, она было и стала доказывать, что он не гетман, а сам антихрист, так он объявил ее ведьмой и велел сжечь на костре!
Но гетманша уже не слушала его рассказа: блестящие шелковые ткани совершенно приковали к себе ее глазки.
— Вот это бы ясновельможной пани на кунтуш, — говорил между тем пронырливый торговец, подымая за конец роскошную светло-зеленую материю, затканную серебром, — такой кунтуш и польской королеве было бы в пору надеть.
— Ну, то польской королеве… — заметила нерешительно гетманша, не отрывая от материи восхищенных глаз.
— Королева обеих Украйн перед польской королевой не умалится.
— Что ж это ты думаешь, что я могу иметь двух мужей?
— Нет, зачем! — Левого можно по шапке!
— Ха, ха! Хотела бы я, чтобы гетман Бруховецкий услыхал твои слова, он бы уж надел тебе за них красные сапоги.
— Да их теперь гетман дарит направо и налево! Вот потому-то я и советую ясновельможной пани взять у меня этот кунтуш. Такое приспевает время, начнут гонцы ездить, да послы от разных держав. Солнце выходит на небо в золотых лучах, а ясновельможная пани в драгоценных уборах! — говорил торговец, то собирая дорогую материю сверкающим каскадом, то свешивая ее со своей руки.
— А что же; он правду говорит, — обратилась к Сане гетманша. — Гетман дожидает из Варшавы каких-то гонцов. Только ты, верно, ей и цены не сложишь, — повернулась она к торговцу.
— Зачем не сложить? Материя дешевле гетманства, а гетман Бруховецкий свое гетманство за деньги продал.
— Так гетманство Бруховецкого купило Московское царство, а у меня нет столько червонцев!
— Найдутся, найдутся! — воскликнул уверенно торговец, откладывая материю в сторону гетманши.
За материей выбраны были расшитые золотом турецкие черевички, за черевичками — новый кораблик, золотые перстни, коронки венецейские, запоны английские, чудодейственные талисманы, привороты и отвороты.
Разговор оживлялся все больше и больше. Горголя пересыпал свою речь самыми странными, небывалыми, а вместе с тем и чрезвычайно интересными рассказами про всех и про все. Женщины слушали его, смеялись, шутили, и вместе с тем куча покупок гетманши все росла и росла с необычайной быстротой. Прелестная гетманша видела это, но не могла уже остановиться: все эти пустяки были так необходимы ей! Да и что могли они стоить? Какую-нибудь сотню, другую червонцев, не может же гетман отказать в них? Внутренность короба уже пустела, когда хитрый Горголя вынул из глубины его богатый, украшенный перламутром ящик и, раскрывши его перед гетманшей, торжественно произнес:
