Влево — широкая улица. То же самое. Фонари.
И над всеми этими улицами, над всеми домами, над всеми крышами — неподвижные, будто изваянные из мрамора столбы дыма.
«Улица Первого Спутника»… «Улица Второго Спутника»… «Улица Третьего Спутника»… — прочел Николай таблички на перекрестке.
Он сразу догадался, что эти названия придумал не кто иной, как Павел Казимирович Крыжев-ский, джегорский летописец-общественник, персональный пенсионер. Николай об этом сразу догадался. Он хорошо знал этого дотошного старичка.
Однако названия улиц были для него столь же новы, сколь и сами улицы. Николай растерянно топтался на перекрестке и никак не мог сообразить, в какую же сторону ему нужно идти. Ни этих улиц, ни этих домов не было в Джегоре год тому назад. Их и в помине не было. Их, наверное, построили в течение одного года, — пока Николай Бабушкин жил в тайге, у Порогов. Просто удивительно, сколько домов успели построить за один только год. И сколько на это дело ушло кирпича…
Через улицу, вприпрыжку, высоко задирая колени, пробегал в это время какой-то малый лет одиннадцати. Закутанный в мамкин платок — одни глаза наружу. Бежит через улицу, припрыгивая от холода. Наверное, в школе сегодня уроков нет — из-за мороза их, должно быть, отменили. Так он, должно быть, на радостях в кино топает.
— Эй, малый!.. — окликнул его Николай.
Вообще-то Коле Бабушкину — зачинателю города Джегора, который здесь самый первый колышек забивал и строил самый первый дом, — ему было очень стыдно обращаться с вопросом к какому-то лет одиннадцати малому, закутанному в мамкин платок.
— Эй, малый! Где тут райисполком?
— Председатель занят, — грудным голосом сказала секретарша.
Голос у нее был грудной, а сама грудь — белая и пышная — явственно просвечивала сквозь стеклянную блузочку. И вся упряжь — ленточки, бретельки — тоже просвечивала сквозь стеклянную блузочку. Как только разрешают приходить на работу в этаком виде?..
— Председатель занят, — повторила секретарша. — Кроме того, сегодня неприемный день.
— Мне нужно сегодня. Обязательно, — заявил Николай.
Секретарша посмотрела на него в упор — ресницы взметнулись к самым бровям. Ух, до чего холодный взгляд — ну прямо лед. А реснички-то наваксила… Смотришь? Смотри. Я тоже по-смотрю… Вот и моргнула.
—. Как неприемный день, так всем обязательно нужно, — грудным голосом сказала секретарша. — Ну, что ж, посидите… Вот еще гражданин ждет.
Николай оглянулся.
В углу сидел поп. Тот самый — из гостиницы. Сидит и мусолит в суставчатых пальцах серебряный крест — от скуки. Скучно ему, значит. На Бабушкина едва взглянул, отвернулся, воздел очи горе — на потолок смотрит.
Смотрит на потолок. Думает, наверное, как ему лучше обманывать трудящихся… По каким-то делам в райисполком пришел, явился неизвестно зачем. Да еще в неприемный день…
Николай отошел от секретарши и тоже сел в углу — но в другом углу, подальше от попа.
В приемной было четыре угла. В одном сидел он, Николай Бабушкин, в другом — поп, в третьем помещался несгораемый железный сейф, расписанный под орех, а в четвертом углу, наискосок стоял письменный стол секретарши, с телефоном и лампой, и за этим столом сидела секретарша.
Вбок от секретарши — высокая дверь, обитая кожей. На двери табличка: «Председатель райисполкома Ф. М. Каюров». За дверью ничего не слышно. Совсем тихо. Потому что под кожаной обивкой двери еще проложен толстый слой войлока, а за этой дверью есть еще одна дверь. Этс чтобы в приемной не было слышно, какие разговоры идут в кабинете, и чтобы в кабинете не было слышно, как галдят в приемной. А то иной раз в приемной набьется людей, что сельдей, — особенно в приемные дни — все галдят, и нет никакой возможности сосредоточиться, толком поговорить с человеком.
Над дверью — часы. Половина четвертого. День уходит.
Секретарша встала из-за своего письменного стола и направилась к несгораемому сейфу — какую-то бумагу понесла. Цок, цок, цок… Скажите пожалуйста: в туфлях. Туфли на высоком каблуке. В такой отчаянный мороз — туфли. Или же из дому она в валенках пришла, а туфли принесла с собой. Некоторые так поступают. А потом, когда пойдет домой, опять валенки наденет, а туфли понесет в руках. Или тут их оставит — в несгораемом сейфе.
