— Он спускался с третьего этажа. А там уборщица как раз пол помыла. Никто и заметить не успел. Он, наверно, поскользнулся и упал вниз, по ступенькам. А под конец ударился о батарею, — женщина судорожно комкала шелковый шарфик.
Дарин стоял, смотрел на лестницу с ажурными чугунными перилами и прибитыми поверху плашками, чтобы дети не катались. Стоял и мучительно пытался вспомнить, когда же он падал с лестницы. А ведь падал, раз учительница говорит.
Освальду вдруг безумно захотелось оборвать что-нибудь в струящихся перед ним потоках: например, перервать вот этот ручеек, так ритмично пульсирующий. Он чувствовал, как все его существо тянется, стремится вперед — сломать, прекратить, остановить. Нельзя. Мать.
Дарин судорожно втянул воздух, луковый запах bq рту исчез, оставив только гнилостный привкус с еле заметным металлическим оттенком. Мир снова стал нормальным: комната, телевизор, толстая женщина, сидящая в кресле. Вот она повернулась, разлепила губы, стряхивая налипшие крошки. Дарин услышал неприятный тонкий голос:
— Дари! Перестань баловаться с «ленивцем»!
Мать уперлась рукой в кресло, собираясь подняться. Под рукой хрустнул пульт дистанционного управления. Женщина медленно опустилась обратно, посидела в нерешительности, а потом принялась судорожно нажимать на все кнопки подряд.
— Мама, сходи в театр, ты давно не была в театре, — устало сказал Дарин. Посмотрел на телевизор. Экран мигнул и погас.
Женщина встала и, держась за сердце, побрела к кровати.
«Всегда она так», — с раздражением подумал Дарин. Достал из ящика пятерку, собираясь пойти купить пива.
— Эй, ты дома? — раздался крик за окном. Дарин прошел по коридору, распахнул дверь на улицу. Зеро охнул и, держась за разбитый лоб, отступил на шаг.
— Ну?
— Пошли пиво пить, — очухался Пустышка.
— Не пойду я с тобой, — зло ответил Да-рин.
— Ну, тогда отгадай, кто ко мне сегодня приходил. Кстати, про тебя спрашивали.
Зеро отхлебнул из бутылки и протянул ее Дарину. Тот взял, подержал в руках и отдал обратно, даже не попробовав.
— Агенты ФБР.
— А откуда знаешь? — искренне удивился Зеро.
— Они приходили и ко мне, Ты же сам их натравил, — Дарин злобно посмотрел на друга.
— Я? Да я им ни слова не сказал! Клянусь! Ты мне не веришь? Они про вчерашнего ублюдка расспрашивали, так я и то им ничего не сказал, — Зеро стукнул себя кулаком в грудь. — А про тебя им кто-то другой накапал. Кто тебя мог видеть?
— Ты! — Дарин сбежал с крыльца и быстро пошел по тропинке.
— Да говорю я тебе! Молчал… — Пустышка семенил сбоку, как гуляющая болонка.
— Отойди, Пустышка, — Освальд мотнул головой, словно бык, увидевший красное.
— Ты не понимаешь…
— Отойди! — заорал Дарин. — Убью! У меня сейчас настроение кого-нибудь поджарить, — он попытался говорить спокойней.
— Только не коров! Дарин, прошу, только не коров. Опять ты…
Слова потонули в порыве налетевшего ветра.
Они взбежали на холм. Ветер, спавший весь вечер, проснулся и принялся за работу. Заскрипели огромные деревья, грозно качая черными ночными кронами. Тучи осели, стали похожими на грязный слипшийся войлок.
— Ладно, я слушаю, — Дарин замер, руки безвольно опущены, голова задрана вверх.
Тучи на небе зашевелились, поползли чернильной манной кашей. Дом у подножия холма засветился всеми окнами.
— Я пришел… Отвечай! — заорал Освальд.
Поднял руки, стараясь дотянуться до неба, ухватиться за край грозы, нависающий над головой.
— Ну, же! Давай! Давай, сволочь! Зеро постоял, потом вдруг развернулся и помчался вниз, перепрыгивая через кочки и ямы.
— Я тебя не боюсь! — Дарин закружился, словно разговаривая с неведомым противником, который почему-то все время оказывается за спиной.
Порыв ветра рванул полы куртки, взвихрил волосы. Застонал тополь, огромная верхушка хрустнула и, окруженная ворохом сорвавшихся черных листьев, полетела вниз. Свет в доме погас, в мире остался только черный свет.
— Хочу!.. — вой пронесся над холмом, человеческий, но в чем-то звериный.
Горизонт вспыхнул, огромная ветвистая молния осветила холм, мокрую от росы траву, стадо перепуганных коров. Извилистая полоса электрического огня ударила в одинокую фигурку на вершине. Человек покачнулся, но устоял, в своем языческом блаженстве похожий на черную молнию. Следующая вспышка осветила лицо: губы прикушены, струйка густой крови стекает по подбородку, глаза широко раскрыты и кружево порванных сосудиков оплетает огромный бездонный зрачок. Ноздри трепещут, бьются рвущейся на волю птицей. Волосы шевелятся, словно живут самостоятельной жизнью.
