Молнии в ночи - страница 70

К вечеру с завода вернулся Алиджан. Заботясь о жене, он не позволял ей заниматься стряпней — они поужинали принесенными им консервами. Алиджан выжал для Малики в пиалу рубиновый сок граната, Малика отпила немного, передала пиалу мужу. Спать им не хотелось, — они до полуночи прошептались о чем-то своем, сокровенном… Ночью Малика подошла к постели свекрови, пощупала ей лоб. Халниса-хола вздрогнула, разлепила тяжелые веки:

— Это ты, дочка?

— Как себя чувствуете?

— Вспотела сильно. Даст бог, утром встану на ноги.

— Это у вас кризис, — шепнула Малика. — Ну… перелом в болезни. Видите, помогли лекарства!

— О каких лекарствах ты говоришь? Если б не Савриниса…

Малика только вздохнула: свекровь не переубедишь!.. Она переменила Халнисе-хола простыни, и та снова погрузилась в дремоту. А наутро Халниса-хола уже чувствовала себя настолько бодро, что поднялась с постели и нравоучительно сказала:

— Вы все не верите старым людям. А вот видишь — поставила меня на ноги Савриниса…

— Мама, при чем тут Савриниса? Это доктору надо сказать спасибо!

— Что твой доктор? — заворчала Халниса-хола. — Лечил, лечил, пичкал какой-то гадостью, и все без толку. А пришла Савриниса и выгнала из меня хворь…

Малике было и смешно, и грустно: ну, как доказать упрямой старухе, что к приходу Савринисы болезнь уже была побеждена! Вот так и укрепляются суеверия…

А скоро и Малике сделалось худо, ее увезли в родильный дом. Роды были трудные, потребовалось хирургическое вмешательство.

Весь вечер Алиджан пробродил во дворе родильного дома в тревоге и каком-то отупении. Он ни о чем не мог думать, кроме Малики. Вспоминал, как она ухаживала за его больной матерью, как все это время они питались одними консервами, — может, эта пища и виновата во всем?.. А совсем недавно они совещались, как назвать ребенка. Алиджан важно сказал: «Если сын — назовем Рустамом. Пусть будет таким же богатырем, как легендарный Рустам». Малика улыбалась, склонив голову ему на плечо. «А если дочь?» «Гм… Дочку назовем Надира».

Темнота во дворе сгущалась. В родильном доме зажгли свет, окна вспыхнули все разом. Алиджан, не отрываясь, смотрел на эти окна — за одним из них шла борьба за жизнь Малики и ребенка. До Алиджана доносился плач новорожденных — он походил на птичий щебет. Сколько детей впервые увидели свет в этом здании! Здесь они в первый раз открыли глаза, овеяли щеки матерей слабым теплым дыханием, осчастливили их первым своим криком. Сколько женщин ушло отсюда с просветленными лицами, крепко прижимая к груди своих малышей!

В этом доме свершалось величайшее из событий: рождение человека. Нет на свете места священней!

А Малика… Малика страдает. И Алиджан страдал: казалось, ему передалась боль, которую должна была сейчас испытывать обессилевшая Малика… Картины, одна мрачней другой, вставали перед его глазами. Ноги сделались словно ватными… Не отрывая взгляда от освещенных окон, Алиджан присел на каменный парапет фонтана. Осенний, холодный ветер метался по двору, шелестел листвой деревьев, — чудилось, это лилась вода… Алиджан подставил ветру разгоряченный, вспотевший лоб.

Он уже потерял счет времени, не знал, началась ночь или уже кончается. У подъезда дома хлопали дверцы машин «Скорой помощи», в окнах мелькали фигуры в белых халатах. Во всем этом было что-то тревожное, — так, во всяком случае, казалось Алиджану.

Из дома во двор вышла женщина, внимательно посмотрела на Алиджана:

— Вы кого ждете?

— Жена тут у меня… Малика. Ей делают операцию.

— Малика, Малика… А ну-ка, идемте со мной.

Она провела Алиджана в здание, дала ему белый халат. Алиджан боялся о чем-либо ее расспрашивать, сама она тоже молчала. Они прошли длинным коридором и оказались в просторном, залитом электрическим светом помещении.

— Подождите тут.

Алиджану казалось — прошла вечность, прежде чем открылась стеклянная дверь и к нему вышла… Фарида! Она работала тут по совместительству, и сегодня ассистировала хирургу, оперировавшему Малику.

Фарида сняла с лица марлевую повязку, вытерла ею пот со лба. Вид у нее был строгий, отчужденный. Алиджан вскочил со стула:

— Как Малика?