- Я было заговорил с магрибцем. Он молчит, отводит глаза в сторону, будто оглох. А потом покачал головой: "Нетерпение и любопытство - порок стареющих женщин".
- Сегодня никто не смотрит никому в глаза. Что за день! - посетовал Бостан бен Достан.
- О, от магрибца не узнаешь даже цену на прошлогодние финики! усмехнулся собеседник, воровато взглянув на Бостан бен Достана.
И Бостан бен Достан, быстро отвернувшись, ушел от этого собеседника.
Все теснились в большой зале. Сперва, скучая, судачили, прохаживаясь и косясь друг на друга. Но постепенно тревога охватила всех. Собеседники смолкали: беседы не ладились.
Визирь размашисто направился было к дальним покоям султана, когда султан вдруг сам вошел в зал.
Он сверкал новенькими стальными доспехами. Меч висел на бедре. Два кинжала на поясе. И только не было шлема на голове.
Всех озадачило: в какой поход собрался?
Он взошел на свой трон, сооруженный еще прежними султанами из ливанских кедров со столбами из черного дерева. В дерево были врезаны затейливые сочетания слоновой кости, перламутра, серебряных и золотых нитей. Получались как бы цветы и птицы, но, если присмотреться, ни цветы и ни птицы, ибо богословы осуждали изображение одушевленных существ.
С черных изузоренных столбов над сиденьем свисал черный индийский полог, затканный тоже серебром и золотом. Подушки, сшитые из того же шелка, лежали со всех четырех сторон, и султан сел среди них, поджав под себя тонкие ноги.
Но, едва выслушав неизбежные приветствия, тотчас пружинисто вскочил на ноги и встал среди подушек.
- Почему вы покойны? - спросил он. - Почему никто из вас не готов? Видно, забыли, что здесь было свершено пять лет назад?
Загадочные вопросы!
Все замерли: пять лет назад? А что тогда было?
- Разве не знаете вы, разбойничья орда монгольского Тимура хлынула на дорогу к Халебу.
У многих перехватило дыхание. Некоторые из тех, кто был постарше и служил еще при дворе султана Баркука, взглянули в левый угол этой залы, туда, где неподалеку от трона мрамор пола не был застлан ковром.
Все смолкли. Все поняли.
Все вспомнили.
Здесь, в этой зале, султан Баркук принимал послов, явившихся издалека, не то из монгольских степей, не то с татарских кочевий.
Они тогда стояли тут в рысьих шапках, поводя рысьими глазами, в шерстяных коротких чекменях, опоясанных ремнями, а когда входили, один из них переступил через порог левой ногой и в зале нестерпимо запахло лошадьми и полынью.
Именем своего степного хана, которого они величали Повелителем Вселенной и который в самом деле поспел выжечь и вытоптать половину благословенных мусульманских царств, они потребовали покорности и повиновения от султана Баркука и чтобы впредь он платил их хану дань и служил ему как один из бесчисленных его слуг.
Чтец при всех громко и внятно читал написанное затейливым почерком, но грубым языком багдадских арабов послание:
"Велю тебе, вавилонский султан, служить мне верно, исправно, безропотно.
Будешь послушен и старателен, останешься в своем седле, в своей юрте.
А будешь противиться мне, не оставлю тебе седла и пущу на дым твою юрту.
Сам решай свою участь. Как решишь, так будет. Свое решение скажи моим послам".
Султан Баркук не был из тех, кто при имени завоевателя ронял меч из рук и распускал пояс на шальварах.
Султан Баркук прошел свою жизнь, как по канату над бездной, от базара в Крыму до высокого трона в Каире. Он привык, приветливо улыбаясь, смотреть в глаза многим опасным и коварным врагам.
Тот степняк был, видно, груб, зол, невежествен, если султану Египта посмел говорить, как своему конюху.
Не спуская с послов спокойных, даже улыбающихся глаз, глядя в глубь их черных зрачков, Баркук дал знак схватить их и приказал тут же, в зале, справа от трона, чтоб все это видели, перерезать им глотки, как баранам.
То и было исполнено.
Был пощажен только багдадский араб, читавший послание, и отпущен, чтобы все рассказать своему степному хозяину. За такой рассказ хозяин зарежет багдадца сам.
И многие из тех, кто стоял теперь здесь, у этого трона, вспоминали, как почернел от крови голубой ковер в углу.
