Едва Тютчев назвал их, грузины снова поклонились Василию.
С царевичем Константином Василий трижды обнялся.
От Давида принял благословение.
Вельможам на их поклоны откланялся.
Похрипывая, объяснил:
- Остудился. Ослабел. Сяду. Уж и вы садитесь.
Константину показал место напротив себя за столом. Епископу Давиду по правую сторону стола. Андроника поставил стоять позади царевича. Тютчев сел на длинной скамье рядом с грузинами лицом к Василию.
Константин оказался худощав. Лоб прикрыт черной челкой, ровно подрезанной.
"Бородка невелика и со щек подбрита, как у персиян, бывавших в Москве с товарами. А глаза хороши - темны, но вглядчивы. Лет не дашь более тридцати пяти".
- Ась? - спохватился Василий, когда показалось, что Константин что-то сказал.
Константин, не поняв вопроса, вскинул брови, и они скрылись под челкой.
Из-за пасмурного дня пришлось раньше времени зажечь свечи. Лица собеседников потеплели. Грузины у стены приметили, что великий князь не столь хвор, как ему казалось: спокоен, а когда взглядывал, быстр и тверд был его взгляд. И, может быть, зная это, он часто опускал глаза, как бы задумываясь, - хорош тот взгляд, который утаивает, а не выдает чувства.
Лицо Константина оставалось неподвижно, как и весь он. Но пламя свечей, передвигая по лицу легкие тени, оживляло его.
- Ась? - повторил Василий, теперь уже в ожидании слов, с коими так спешил сюда Константин.
Константин замер, ища эти слова: он и Василия думал видеть иным, и слова готовил к торжественной встрече торжественные. А тут нужны простые слова. Торжественные сказывались легко, простые требовали большего смысла.
Василий ждал.
Вдруг Давид перекрестился:
- Во имя отца и сына... Говори, царевич.
Константин сказал:
- Государь! Не счесть лошадей, сколько мы сменили, спеша к вам.
Василий заметил, как грузины на скамье задвигались - царевич не так начал, - и помог Константину:
- А ну их, лошадей. Зачем спешили-то?
- У нас беда.
- Болею за вас душой. А какая?
- Едва поднялись от Тохтамышева разоренья, хромой Тимур напал. Этот вовсе ничего не оставил. Всю землю истоптал. Сады повырывал с корнем! Такого еще не случалось.
- Что ж собираетесь делать?
- Отбиться бы.
- А как?
- Воинов осталось мало. Скликать их неоткуда.
Теперь перекрестился Василий:
- Чтим память павших.
- Но есть и живые. Готовы идти в битву. Да их мало.
- А как быть?
- Дядя мой, царь Георгий, предлагает союз вам. Просит вас к нам. Самому вам, государь, прийти и со своей ратью.
Василий молчал, ожидая, не скажет ли Константин еще что-то, но царевич умолк: ему показалось, что все сказано.
Тогда заговорил Давид:
- Волею божией мы с вами единой веры. Братья во Христе. Апостолы учат нас выручать брат брата, егда на одного падет беда, другие помогут. Так учит нас церковь наша. История являет нам тоже многие случаи собратства нашего с древнейших времен. Еще внук вашего пращура Владимира Мономаха, князь Изяслав Мстиславович, взял за себя сестру царя нашего Георгия Третьего, и бог благословил тот брак, дав им потомство великое и славное. А мало времени спустя сама царица наша Тамара сочеталась узами брачными с князем Суздальским Юрием, сыном великого князя Андрея Боголюбского. И с той поры не счесть, сколько русских сочеталось с грузинами под покровом единой церкви нашей. И так до сего дня.
Грузины на скамье перемигнулись, одобрительно поводя бровями.
"Так надо было начать речь, примерами из житий древних царей, а царевич с лошадей начал!"
Но Василий, едва епископ смолк, строго ответил:
- Сочетаются. И по сей день. Однако братство наше не в том. Бывает, из Орды берут и женятся. И детей родят. А вот когда народ сим не льстится, а от завоевателей отбивается рядом с другими народами, крови своей не щадя, свое имя спасая, вот те народы между собой - братья. У тех веками мысль едина и едино горе. Тут наше братство.
Константин просветлел.
- Значит, дадите рать? Мы полководцев своих поставили бы. У нас есть.
Тютчев качнул головой:
- Наши воины ваших полководцев не уразумеют.
Василий ответил с досадой:
- Орда рядом. Нам своя сила тут нужна, чтоб жить мирно. Миролюбие надобно ратью хранить: чем крепче рать, тем неколебимей миролюбие. Буде я рать уведу, басурмане тут святыни наши порушат, города поломают. Кто мне простит такое? Собратством с вами не оправдаешься. Да и не привычен я по горам карабкаться.
