А молодые деревца в далекой роще уже светло зеленели, ибо в ту пору в той роще осень еще не наступила.
Тимур поднял синий лоскут шелка и обтер лицо.
Когда историк вернул книгу, Тимур положил ее около себя, а лоскутом вытер шею.
Тогда Ибн Халдун, став на колени над узлом, развязал шаль и подал Тимуру Коран.
- Я прошу принять мое подношение в благодарность за многие милости.
Тимур внимательно осмотрел искусную работу переплетчика, блестящий от лака переплет.
Вслед за тем историк, подняв поднос, преподнес остальное.
Беря каирские сласти, Тимур спросил:
- Вы соскучились по сладостям Каира?
Одну из плетенок Тимур, полуобернувшись, отдал внукам и повторил:
- Соскучились?
Историк насторожился:
"Пытается угадать мое желание. В подарках ищет намек".
И поспешно ответил:
- О великодушный амир! Здесь, под нами, в подземелье, а кроме и в других подземельях заточены каирцы. Вельможи, из близких людей султана. Юного султана Фараджа. Пощадите уцелевших! Отпустите их. Как великой милости прошу: дозвольте мне самому выпустить мамлюка из темницы, коего сам я туда запрятал. Мне по моему возрасту вот-вот предстоит предстать пред престолом всевышнего. Что я скажу? Чем оправдаюсь, если уйду с земли, оставив мучеников, не сотворив милостыни?
- Освободить их? Отпустить домой?
- О амир!
- Ступайте. Освободите. Чего еще хотите?
- Служить вам.
- Сперва исполняйте свое первое желание.
Бормоча:
- Милостивый... Милостивый... О амир! - Ибн Халдун вышел. Не на лестницу, а тем боковым ходом через узкую галерейку, где еще прежде хаживал.
Сперва половицы дворца под ним заскрипели, но вскоре смолкли. В тишине он прошел к лестнице. Оттуда ступеньки вели в подземелье.
Воин, карауливший дверь в подвал, сидел на ступеньке, до блеска натирая о кожаные штаны серебряный дирхем или теньгу. Есть люди, коим нравится, чтобы монеты блестели, хотя истинная красота серебряных монет в их патине, в их золотистом загаре, который надписям придает глубину.
- В саду нашел! - быстро объяснил воин возникшему перед ним историку.
Историк успокоил стража:
- Воля аллаха. Найденное отчищают от земли, добытое - от крови. Лишь бы блестело серебро.
- Вот, вот!
Воин поднялся, недоверчиво, опасливо приглядываясь к незнакомому старику.
- По указу Повелителя открой мне, брат воин!
- Сперва я кликну десятника.
- Кличь!
Десятник пришел вскоре же, но был суров. Он долго настаивал узнать, зачем выпускать узника, когда ему и там спокойно. Десятник спрашивал на чагатайском языке, и араб его не понял.
Но следом за историком явился барлас от Повелителя и повторил указ:
- Узника мамлюка выпустить.
С лязгом волоча длинную саблю и ею постукивая по ступеням, страж пошел, светя фонарем. В фонаре, задыхаясь, вспыхивала оплывшая желтая свеча.
Ибн Халдун шел, не отставая.
Барлас остался наверху ждать их возвращения.
Тимур, послав вслед за Ибн Халдуном своего барласа, сказал Шах-Малику:
- Историк хочет в Каир.
Шах-Малик удивился:
- Разве ему здесь плохо?
- А то бы незачем ему тревожиться о судьбе каирцев.
Шах-Малик промолчал.
Тимур, тылом руки отодвинув "Дорожник", проворчал, глядя куда-то в прорезь окна:
- Силой не возьмешь преданности.
Шах-Малик, тяжело вставая с ковра, согласился:
- Какая уж преданность!
Это была их недолгая передышка в толчее дел.
Шах-Малик опять выглянул на лестницу и из тамошней тесноты вызвал нескольких сподвижников.
Они прошли, отряхивая халаты, помятые в тесноте, словно морщины можно стряхнуть, как соломинки.
Шах-Малик указал место, где надлежит опуститься на ковер. И они сели, поджав под себя ноги.
Дабы начать беседу, один из гостей льстиво восхитился:
- Прекрасен дворец, о милостивый Повелитель!
Тимур ответил, прилежно сохраняя арабские оттенки слов:
- Каср Аль Аблак!..
- Какое прекрасное название!
- А значит оно: либо пестрый, либо пегий. Спрашивают меня, как лучше его звать - пегий либо пестрый? Нет, говорю, пегий! Я ценю пегих лошадей: у пегих особый нрав.
- Еще бы!.. Я тоже всегда на пегой, - заверил один из гостей.
- На пегой? - припомнил Тимур. - Всегда видел вас на вороном. С красным чепраком и позлащенными стременами.
