— Расскажешь мне, что случилось?
Прижавшись щекой к его груди и не сводя глаз с мерцающего огонька свечи, я снова киваю. Мне хочется высказаться, наконец-то освободив себя.
— Я… Я не могла уснуть той ночью, поэтому решила выйти на улицу, чтобы выкурить одну из папиных сигарет. В моем комоде было припрятано несколько штук, и я подумала, что это поможет мне успокоиться и расслабиться. Отец стал таким параноиком из-за хулиганов и бродячих собак, поэтому я знала, что он взбесится, если увидит меня, выходящей так поздно из дома. Поэтому я была очень тихой. Даже курила в домике на дереве, потому что боялась, что он заметит меня на крыльце.
Я делаю глубокий вдох, сосредотачивая внимание на сердцебиении Уэса под моей щекой.
— Когда я докуривала сигарету, раздался выстрел. Он был таким громким, как будто доносился из дома, но я подумала, что это безумие. А потом услышала еще один.
— В твоей комнате, — замечает Уэс, проводя рукой по моим волосам. — Я видел дыру в твоей кровати, когда относил тебя сюда прошлой ночью.
Я киваю, глядя в пустоту.
— Он думал, что я сплю под одеялом, как и она.
Я подношу дрожащую руку ко рту и замираю, когда понимаю, что не держу сигарету. Я почти ощущаю, как трава хлещет по моим голым ногам, когда бегу через задний двор и, схватившись за ручку входной двери, слышу, как раздается третий выстрел.
— Я видела, как это случилось. — Я зажмуриваюсь, пытаясь остановить новый поток слез. — Я видела, как мой отец…
Уэс крепче обнимает меня и снова начинает раскачивать из стороны в сторону.
— И когда я позвала маму, она не ответила… — из меня вырывается очередное рыдание, которое я останавливаю рукавом своей рубашки, вспоминая, как она выглядела, прежде чем я натянула на ее лицо одеяло. Я поцеловала ее на ночь поверх одеяла и убедила себя, что она просто уснула. Что они оба просто спят.
Затем я закрыла дверь в их спальню, выпила бутылку сиропа от кашля и тоже легла спать.
— Мне так жаль, — шепчет Уэс.
Вот опять эти слова: «Мне так жаль».
Но, по какой-то причине, когда он произносит их на этот раз, они больше не причиняют боли.
Они исцеляют.
Я веду Рэйн вниз по лестнице и выхожу через заднюю дверь, прикрывая ее глаза рукой. Мой желудок сжимается в узел.
— Я уже могу смотреть?
— Пока нет, — отвечаю я, уводя ее от крыльца в высокую, по колено, траву.
Мы проходим около тридцати футов, пока не оказываемся в тени огромного дуба.
Прошлой ночью, когда я оказался абсолютно уверен в том, что организм Рэйн очистился, и ей нечем было больше тошнить, я не знал, куда, черт возьми, себя деть. Я не мог спать в этом доме. Я не мог оставаться в нем ни на секунду дольше, чем это было необходимо. Я не мог находиться с этими гребаными трупами всего в паре комнат от нас. И понимая, что Рэйн придется столкнуться со всем этим, как только она проснется… совершенно вменяемой, я знал, что должен что-то сделать, прежде чем потеряю рассудок.
Просто надеюсь, что это было правильным решением.
Сделав глубокий вдох, я убираю руку от ее глаз.
— Хорошо. Теперь можешь смотреть.
Даже несмотря на то, что я потратил на работу всю ночь и большую часть дня, получилось не очень опрятно: могилы неглубокие, насыпь вся в грязи, кресты сделаны из веток, которые я скрепил травой, но, по крайней мере, я вытащил тела из дома и закопал в землю, где им самое место.
Я прикусываю нижнюю губу и наблюдаю за тем, как Рэйн открывает глаза. После всего, что она пережила, мне меньше всего хочется причинять ей боль, но, когда она прикрывает свой рот руками и смотрит на меня, я вижу в ее больших голубых глазах слезы благодарности.
Притягиваю ее к себе, чувствуя то же самое. Она здесь, и с ней все в порядке. Даже если мы пробудем рядом всего несколько часов или даже минут, каждая секунда мне будет казаться ответом на мою молитву.
Первую за всю мою гребаную жизнь.
Это напомнило мне…
— Ты не хочешь что-нибудь сказать? — спрашиваю я, целуя ее в макушку.
Она кивает возле моей груди и поднимает на меня глаза, полные слез.
— Спасибо, — говорит она, и искренность в ее голосе пронзает меня до глубины души. — Я не… не могу поверить, что ты сделал все это. Ради меня.