- А вы мне скажите, в Кузьменки не доводилось заходить? - обращается она ко мне.
- Из Белева в Арсеньево это самый прямой путь.
- Кузьменки? Нет, Мария Ивановна, не довелось. Я по Оке шел, а потом на Меркулово.
- Вот оно как, а я думала, через Кузьменки.
- А вы оттуда родом?
- Нас здесь много, кузьменских. Деревня большая была до войны... Вот так, слово за слово, и начинается такой милый русскому сердцу задушевный разговор на кухне, когда за окном темень, а чаю вдоволь. Старому человеку есть что рассказать, был бы слушатель. Моя же собеседница и сама умеет слушать. Но и рассказывать умеет. Давно, в свои семнадцать лет, мне казалось, что я все на свете знаю. В свои сегодняшние тридцать три не перестаю удивляться, сколько вокруг неизвестного, как много я не знаю и, видимо, никогда не узнаю. Бабушка вспоминает годы войны, и многое для меня - откровение.
- Немец в Кузьменках недолго был. Освободили нас быстро. Мне в ту пору семнадцать? Да, семнадцать стукнуло. Деревня большая. Молодежи много. Как-то собирают нас всех и говорят: так , мол, и так, собирайтесь на трудовой фронт, окопы рыть. Спрашиваем, где рыть будем? Отвечают нам, что работать будем в своем районе, Арсеньевском, то есть. Работой нас не запугаешь, работы мы не боялись. На дворе август был. Год какой? Сорок второй. Тепло. На станцию пришли налегке, в одних платьях, даже молока с собой не взяли. А зачем? Ведь в своем же районе. Завсегда прийти домой можно. Я даже боялась, что не возьмут, подруги уедут, а я останусь. А боялась вот почему. Когда немцы нашу деревню брали, то есть завоевывали, мы с парнем нашим, сельским, с полевой работы шли домой. А в карманах у нас билеты комсомольские - мы их всегда с собой носили. Смотрим, немцы идут. Нам рассказывали, что тех, у кого находят комсомольский или партийный билет - немцы расстреливают. Что делать? Берем свои билеты и рвем их на мелкие-мелкие кусочки, а затем бросаем в кусты. Но вроде бы все обошлось: немцы на нас внимания не обратили. Ну вот, а когда уже фашистов прогнали, вызывают нас в райком комсомола и показывают нам наши билеты. Все листочки между собой так аккуратно склеены, что хоть по-новому вручай. Стоим. Трясемся. Времена, сами знаете, какие. Но ничего. Пожурили, пожурили, да и отпустили с миром домой.
Так вот. Опасалась я зря. Только вместо машин нас загнали в товарные вагоны и повезли куда-то. День едем, ночь. Приезжаем - поле. Говорят, Смоленская область. Мы в рев. Да что уже поделаешь? Так начались наши мучения. Жили в бараках за колючей проволокой. Паек давали один раз в три дня. Съедали его сразу. Ведь молодые, здоровые, да и наработаешься за день, что будь здоров. Немцы тоже в покое не оставляли. И бомбили, и листовки разбрасывали. Одну на всю жизнь запомнила: "Милые дамочки, не ройте ваши ямочки. Приедут наши таночки, зароют ваши ямочки".
Так доработали мы до зимы. А одежда-то на нас летняя. Просимся домой, хотя бы переодеться. Да какое там! И пришел бы нам всем конец, но есть на земле добрые люди. Мы, кузьменские, держались всегда кучкой. Как-то приходит к нам военный, офицер. Видный такой. И говорит: бегите отсюда, иначе конец вам. Мы ему говорим, что рады бы бежать, да не знаем куда. Узнав, откуда мы, он взял листок, начертил нам через какие деревни идти. Обязательно ночью идите, говорит, а днем отсыпайтесь. Так мы и поступили. Днем спали в стогах, ночью шли. С нами была пожилая женщина. Она предложила побираться по деревням. Мы сначала стеснялись, но кому с голода помирать охота? А в деревнях, сами знаете. Каково было. Однако нам повезло: люди хорошие попадались на пути. Кто картошки даст, кто хлеба. От себя отрывали, но нас жалели. Так и шли. Недели через три добрались до родной деревни. Двоих, правда, в поле оставили. Просыпаемся, а они уже холодные. Замерзли. А дома нас и не чаяли увидеть. Пришла домой, сняла чулки, а ноги черные. Обморозила. Отец привел друга своего, фельдшера, а тот говорит: резать надо, ноги-то. Я белугой реву. Как без ног жить? Он сжалился. Одной мазью помажу, объясняет он мне, завтра утром приду. Ежели чего-то там такого не будет, попробую полечить. Помазал. Утром пришел, посмотрел. Ну, девка, смеется, твое счастье. И стал меня лечить. Только строго-настрого приказал на солнце ноги целый год не показывать. И вылечил, спасибо ему. А родителям тех ребят, что остались лежать в копне сена, мы ничего не сказали. Мы даже не знали, как та деревня называется...
