Молчаливый полет - страница 48

Шрифт
Интервал

стр.

От всей души желаю Вам.

23–24 сентября 1928

Пляж[208]

Не понимаю тех мужчин,
Которые любую даму
Спешат, без видимых причин,
Раздеть и косвенно и прямо.
«Раздетая — она острей!
Постельная — она дороже!» —
Кричат любители затей
И родинок на женской коже.
Глупцы! Не лучше ли она
С тяжелым панцирем на теле,
Чем нежная, во время сна,
В своей или в чужой постели? —
Я целый месяц тосковал
Меж голых тел на голом пляже
По складкам скрытых покрывал,
По шелку, по дешевой пряже;
На тонны туш, лишенных чар
(Где некуда поставить ногу),
На слитный золотой загар
Я рассердился понемногу:
Я проклял драгоценный прах
Мифического Эльдорадо,
Где золото — во всех норах,
Где медь — редчайшая отрада.
О да! прекрасна нагота.
Но если нагота в избытке,
Она бесцельна и пуста,
Как эти золотые слитки! —
И я покинул тошный пляж,
Покинул рай преображенный,
Крича: — да здравствует корсаж!
Оденьтесь, ветреные жены! —

27–28 сентября 1928

Худяковский парк[209]

Миф о родине агавы
Создал Генри златоустый
И назвал его, лукавый,
«Королями и капустой».
Вероломно уверяя,
Что не пишет о Панаме,
Он писал и не о крае,
Зябнущем под зипунами:
Он писал о наших голых
И веселых антиподах,
О бамбуках медностволых,
О бананах долгоплодых.
Я завидовал бы долго
Экзотическим рассказам,
Если б ласковая Волга
Не свела меня с Кавказом. —
Да! мы тоже обладаем
(Не гордитесь, антиподы!)
И Анчурией, и раем
Субтропической природы.
Еду, еду загорать я
К темнокудрым кипарисам:
Кипарисы — это братья
Нашим соснам белобрысым;
Кипарис пирамидальный,
Друг рапсодов и весталок, —
Так о нем гласит миндальный
Ботанический каталог;
На почетном карауле
Он стоит, как факел жаркий,
При гробнице, при ауле
И при Худяковском парке;
Он кадит, живой огарок,
Этим финиковым пальмам,
Что похожи на дикарок
В каннибальском платье бальном…
Тень пустынного привала,
Звон паломничьего гимна
Саговое опахало
Нам подаст гостеприимно;
Лист банана — сын избытка —
Нам послужит шляпой яркой;
Будет послан как открытка
Лист магнолии под маркой;
Ахнет и отгонит гадин
Раб руки, бамбук певучий,
И по гроздям виноградин
Тростью вытянется жгучей;
Будут рушиться в корзины,
Волей прибыльной Помоны,
Жертвенные апельсины,
Мандарины и лимоны;
Будет плыть туман табачный
В горы глетчерного хлопка,
Будет хлопать браге злачной
Свежесрезанная пробка;
Злые кактусы и юкки
И агавы-недотроги
Изорвут нам наши брюки,
Искалечат наши ноги, —
Но от всех врагов защита
Нам дана — в костровой гари,
В яде древнего самшита,
В чешуе араукарий!
От кустарников лавровых
К нам прихлынут напоследок —
Дух кумирен и столовых,
Крики муз и хруст беседок…
Друг мой! Да не будет жаль нам
На прощанье преклониться
Перед деревом, печальным,
Как библейская блудница:
Наша северная ива,
Со своей тоской великой,
Весела и шаловлива
Рядом с этим горемыкой;
Не русалочья заботца,
Не Офелькина обидца —
Это горе полководца
На исходе Австерлитца;
Вдернув никнущую хвою,
Как надломленные кисти,
Вот он хохлится совою
Обессиленной корысти;
Пересаженный из края
Желтых скул и водной шири,
Он похож на самурая
За обрядом харакири;
Он пришел в смоляной схиме
От заплаканного риса,
Чтобы здесь присвоить имя
Траурного кипариса…
Милый Генри, где ты, где ты?
Генри, слышишь ли меня ты? —
Счастлив край, тобой воспетый,
Счастьем тоже мы богаты,
Но на Западе счастливом
Слезы смол не так жестоки,
Слезы смол бедней надрывом,
Чем у нас и на Востоке!

Сентябрь 1928

У Кремля[210]

Эпоха! ребенок! резвушка!
Шалишь ты на русской земле:
Москва — заводная игрушка,
И сердце завода — в Кремле.
Фигурки при каждой машине,
Румяные куклы в домах —
Одной лишь покорны пружине,
Один повторяют размах;
Их сердце — властительный узник,
Безвыездный дед-старожил,
Которого немец-искусник
Зубчатой стеной обложил.
И хочется мне, как ребенку,
Взглянуть на секретный завод
И хитрую сдвинуть заслонку
С тяжелых кремлевских ворот!

Ноябрь 1928

«Над Элизием и Летой…»[211]

Над Элизием и Летой,
На сто лет роняя гул,
Пушкин бешеной кометой
Небо славы обогнул.
Если каждая кривая
Путь на родину сулит,
Почему еще из рая
Милый вестник не летит?
Все мы — млечная дорога,
Древле выжженная им, —
Славим Пушкина, как бога,
Мелким бисером своим.
Но от счастья неземного
Тает лучезарный хвост,
И комета всходит снова
Роем падающих звезд.

стр.

Похожие книги