Мокруха - страница 26

Андрей загнал автомат, который стащил, проникнув на склад. К тому времени строжайшее, чуть ли не священное отношение к хранению оружия уже уходило в прошлое. Начинался торг. На складах оружия было завались, чего не скажешь о деньгах в карманах Андрея. Предложили ему баксы. Пятьдесят хрустящих американских долларов, которые он видел второй раз в жизни и которые казались ему каким-то инопланетным куском счастья и благополучия. Он слышал, что некоторые солдаты приторговывали патронами и гранатами. А где пара гранат, там и автомат, и пулемет, и что угодно… Сделка прошла удачно. Но потом, дня через два, прапорщик Курдыбин вдруг начал задавать вопросы, от которых Андрею стало очень неуютно.

Тем временем день за днем вокруг части нарастало напряжение. Несколько дней назад толпа местных жителей поперла на войсковую часть, до полусмерти избили троих солдат. Обороняясь, военные открыли стрельбу и двоих убили, троих ранили. Андрей видел озверевшую, сошедшую с ума толпу. Кроме обкуренной молодежи, там были и женщины, которые вели себя хуже мужчин. В людей будто бес вселился. Эта картина врезалась в память навсегда. Если бы не применили оружие, неизвестно, чем бы все кончилось. У толпы были топоры, ножи, несколько ружей.

Андрею совершенно непонятно было то, что началось потом. Понаехали комиссии искать козлов отпущения: кто дал приказ стрелять в мирный народ? И представители от армянских государственных органов, общественных организаций в компании с какими-то подполковниками и полковниками из штаба округа в Тбилиси. И военная прокуратура. С последними, кстати, было легче всего. Два следователя быстро собрали материалы и тут же успокоили, что состава преступления не усматривается. Приехали два дерганых истеричных мужичонки из какой-то московской правозащитной организации, в которой был чуть ли не сам академик Сахаров. Один из них, тип с кашей в бороде, похожий на пациента психушки, оказался депутатом Верховного Совета РСФСР и обещал натравить на них комиссию. Эти смотрели на солдат, как на врагов человечества, которых было бы лучше раздавить, — и вся недолга. Какими словами поливали военнослужащих армянские газеты — не передать. Но Андрея больше удивила попавшаяся на глаза московская газетенка, в которой эта история описывалась как акт геноцида по отношению к мирному населению.

— Что творится в мире? — недоумевал старлей, замполит роты Протопопов, разговорившийся с Андреем однажды вечером. — Я в тбилисских событиях участвовал, когда армия якобы мирных демонстрантов саперными лопатками орудовала. Тогда тоже такие бородатые шизофреники из столицы понаехали и все с ног на голову поставили. Я читал, что они в газетах писали, какие интервью давали. Господи, вранье на вранье! И вот опять та же история. Знаешь, по-моему, вокруг одни козлы.

— И предатели.

Андрей понял, что предательство ныне в чести. Его, солдата, выполнявшего свой долг, предавали свои же. И почиталось это предательство как высшая доблесть. И Андрей понял, что предательство ныне в норме, что оно выгодно. Что оно почетно. Что предатели сидят наверху, а те, кто предавать не привык, служат пушечным мясом.

Между тем обстановка вокруг части с каждым днем становилась тревожнее. Все время у забора толпились какие-то идиоты, та же обкурившаяся шпана, женщины с детьми. Они не умолкали ни на секунду.

— Вы не люди! Вы звери!

— Какая мать вас родила?

— Чтоб вы сдохли!..

Нервы у Андрея были на пределе. Все это выматывало страшно. До дембеля оставался почти год, но как его отслужить? Чернота. Да тут еще прапорщик постоянно вопросы задает, будто намекает — знаю, мол, как ты оружие продал. Однажды подмигнул и осведомился:

— Андрей, не в курсе, сколько на рынке за АКС платят?

Андрей однажды не выдержал, нашел в каптерке старую одежду и перемахнул через забор…

Через день, мотаясь по горам и не в силах на что-либо решиться, он уже готов был повернуть назад. Хоть самовольное отсутствие в части свыше суток и считается преступлением, трибунал ему не грозил. Такие вопросы оставляют на усмотрение командования. Получит максимум несколько суток гауптвахты. Удовольствие не из великих, но лучше, чем скитаться по ущельям и скалам. А что он автомат спер — никогда не признается. Пусть хоть повесят. Он еще не знал, что миг, когда он перемахнул через забор, стал для него роковым — назад путь отрезан. Судьба его была предрешена.