Смоковница росла по другую сторону от виллы, она оказалась небольшой, но пахла очень сильно. Это ее ни с чем не сравнимый изысканный аромат вернул меня в наше итальянское лето, напомнил то беззаботное, невесомое ощущение счастья, которое я так хотела обрести снова. Но, может, уже слишком поздно? Что, если я потеряла Эндрю? Удастся ли объяснить ему, почему для меня было так важно приехать сюда, узнать правду? Я опасалась его холодности, его презрения, боялась признаться себе, что, возможно, он меня уже не любит и что за эти четыре дня разлуки наш брак, и так хрупкий, окончательно развалился. Я нуждалась в нем, скучала по его молчанию, его силе, его прямолинейности. Теперь, когда я узнала, что произошло 23 мая, смогу ли я вернуть Эндрю, вернуть те чувства, испытанные летом в Италии, ту любовь под смоковницей, то взаимопонимание и взаимное желание, которого нам с некоторых пор стало не хватать?
Я сорвалась и побежала без оглядки, со всех ног, изо всех сил. Подошвы кроссовок скользили по влажному асфальту, но я не обращала на это внимания. Добежать до дома, позвонить Эндрю, сказать, как сильно я его люблю, как по нему скучаю, сказать, что теперь, когда я знаю, кто сбил Малькольма, я вернусь как можно скорее, да, я вернусь как только смогу!
Время приближалось к полуночи. В квартире у Кандиды во всех окнах горел свет. Мое сердце сжалось от дурного предчувствия. Задыхаясь от бега, я открыла дверь. Джорджия подбежала и прижалась ко мне с криком: «Мама! Мамочка!» Потом я увидела Арабеллу с мокрым от слез лицом. Ее поддерживала Кандида, которая тоже плакала. Я покачнулась, кровь отхлынула от лица, и мне пришлось ухватиться за дверь. Арабелла сказала, чтобы я не пугалась, но мне уже было страшно, мне хотелось зажать уши руками, я уже представляла худшее, слышала страшные слова: «Малькольм умер». Мой сын умер… Но Арабелла улыбнулась, и улыбка эта была радостной, хоть она и плакала навзрыд. Я едва успела схватиться за голову руками, как услышала ее голос:
– Не came out of the coma! Out of the coma!
Вышел из комы… Вышел из комы!
Арабелла протянула мне телефон и шепнула:
– No, not his mobile, call the hospital directly.
Джорджия продолжала обнимать меня ручонками. Дрожащими непослушными пальцами я набрала номер больницы и пробормотала:
– Это мама Малькольма.
Мне ответила Элиан, медсестра, которая мне нравилась:
– Мы уже два часа пытаемся до вас дозвониться. Ваш муж здесь.
Я сказала, что забыла взять с собой мобильный. Могу ли я поговорить с мужем?
Голос Эндрю. Дрожащий, но четкий и ясный, как у юноши:
– Where were you, Justine? Shit, where were you?[72]
Как объяснить ему, что мне только что пришлось пережить, что я узнала?
– Эндрю, теперь я все знаю! Я знаю, кто его сбил!
– Мне плевать! Он проснулся, он тебя зовет, его первое слово было «мама», слышишь меня, for God's sake,[73] его первое слово было «мама», а тебя здесь не было!
Я закрыла глаза.
– Прости, Эндрю. Прости. Умоляю, прости меня.
Было слышно, что ему трудно дышать.
– Я так испугался! Я уже думал, что все пропало. Думал, что ты ушла. Что решила бросить меня, что между нами все кончено. Джорджия сказала, что видела тебя сегодня с каким-то типом на мотоцикле. Она видела вас из окна. Она сказала, что тот тип тебя поцеловал. И я решил, что ты уехала к нему. Что все кончено.
– Нет, это был Лоран, флик, он отдыхает в соседнем городке. Он сказал, что полиция в понедельник утром придет к той женщине. Это совсем не то, что ты подумал!
– Жюстин, why are you not here?[74]
– Прости меня! Да, я должна быть в больнице! Я это знаю. Дай ему трубку! Ты можешь дать ему трубку?
Тишина.
И вдруг – голос мужчины:
– Мама!
Мужской голос, который я не узнала.
– Малькольм?
– Мама, где ты?
У Малькольма «сломался» голос.
Я почувствовала, как глаза снова наполняются слезами. Джорджия, которая по-прежнему висела на мне, тоже плакала.
– Малькольм, любимый! Мальчик мой!
– Мама, ты скоро приедешь? Мама?
– Да, сынок, я скоро приеду!
И снова голос Эндрю:
– Я заказал тебе билет через Интернет, ты вылетаешь завтра в семь утра. Гранбелла и Джорджия вернутся позже, днем.
