Я никогда не отличался большой религиозностью, и всегда считал, что заповеди господни надо рассматривать применительно к конкретным ситуациям. Наша жизнь зависит от её условий, а условия жизни ужасающе различны. Если путник натёр ноги в тесных башмаках, он уже не видит неба. Он видит только кровь на своих ногах. А если он вообще босиком? Кто знает, может быть, если бы Богом мне была дана другая судьба, если бы я влачил нищенское существование, если бы умирал от голода, тогда, может быть, и я был бы вынужден стать на путь воровства и разбоя. Я не знаю! И я не в праве винить людей за их судьбу. Да не наступит тот час, когда я вознамерюсь судить. Господи, пожалуйста, прости меня!..
Пропутешествовав более года чуть ли не по всем странам центральной Европы, увидев, наверное, всё, что можно было увидеть, я, наконец-то, вернулся домой. Я стал уже взрослым мужчиной, с возрастом около двадцати лет. В ожидании моего возвращения родители нашли мне невесту из хорошей семьи, на которой я и женился.
Её звали Анна (условно; я не помню точно, но ощущения в горле подсказывают звук этого имени). Она принесла спокойствие в мою жизнь и умиротворение в мою душу. Красивая и грациозная, как лебедь, тихо плывущий по озеру, с белой, как снег, кожей, и золотыми, как солнце, волосами, собранными и завитыми на затылке, нежная, как весенний воздух, и женственная, как первые весенние цветы, она была воплощением самой весны, самой жизни. И голубизна небес светилась в её больших, сияющих глазах. Анна — цветочек мой, мой нежный подснежник. Я вдыхал тебя, и жизнь вместе с тобой входила в мою грудь, и радостью наполнялось сердце, и эти мгновения превращались в вечность, которой мне было мало!!! Мне всё время хотелось взять её на руки, прижать к своей груди, и не отпускать из своих объятий никогда! Не было на свете для меня никого дороже, чем она. Своим существованием она возродила мою душу. Её присутствие стало необходим для меня, как воздух для дыхания, как свет для глаз, как тепло для сердца. Я не помню её речи. Кажется, что мы никогда не разговаривали. Зачем нужны слова, ведь когда я ощущал её дыхание на своей щеке, я забывал обо всём, что может существовать в мире. Не было ни времени, ни пространства, ничего, кроме её дыхания, её тепла, её присутствия.
Она умерла молодой, оставив мне маленьких дочь и сына…
Вместе с ней умерла моя душа, исчез смысл жизни, раз и навсегда ушло тепло из моего сердца. Я возлюбил её сильнее Бога. С ней я позабыл Его. И Он отнял её у меня, оставив в холодном мраке одиночества. Наступила длинная — длинная — длинная осень… Я так никогда больше и не женился, даже не задумывался об этом. Мои дети выросли. Дочь стала очень похожей на мою Анну, но у неё была совсем другая душа, совсем другой, — твёрдый, мужской характер. Она вышла замуж за благородного и богатого молодого человека, и уехала с ним из нашей провинции в другой город. Сын вырос большим и красивым парнем, каким и я был в молодости. С детства он проявил тягу к наукам значительно большую, чем к фехтованию, которому я пытался его учить сам. Он аккуратно, правильно и точно повторял все движения, но все его мысли были в книгах, и глаза не горели тем заревом, которое было когда-то в моих. Другое время. Всё меняется, и люди меняются вместе с ним. Всё другое… Сын отправился в Европу, но не смотреть на неё, а учиться в университете. Я дал ему свою лучшую саблю, но мой сын, наверное, с радостью поменяет её на несколько книг, нежели употребит в дело. У него другая натура, душа гуманиста-просветителя, совсем не та, что была у моего отца и деда. Но я его понял и отпустил, — пусть идёт туда, куда его зовёт сердце. Он умный парень, он не пропадёт на длинных и опасных дорогах Европы.
Родителей я похоронил давно, когда мои дети были ещё маленькими. Умерли они почти одновременно, вслед друг за другом. Когда я, вернувшись домой после путешествия по Европе, уже взрослым от всех пережитых впечатлений мужчиной, рассказал отцу, что убил его шпагой несколько лесных разбойников, он был необычайно горд за меня, за весь наш род, который я не посрамил. А у меня всю жизнь не уходили из памяти эти стекленеющие глаза, недоумённо смотрящие в пустоту небес, отразивших солнечные лучи, пробившиеся сквозь листву крон деревьев, в которых я увидел своё потрясённое лицо! И когда я хоронил моего отца, то положил с ним в гроб его лучшую шпагу, которой я убил тех людей, похоронив их навеки вместе.
