Слонимский ребе реб Аврам прибыл в Каменец в четверг утром в фургоне, запряжённом тремя лошадьми. Рядом с ним сидели трое сопровождающих – один за старшего и два помощника. За фургоном следовали три извозчичьи фуры с двадцатью с чем-то брисскими хасидами. Также и каменецкие хасиды, около трёх миньянов евреев, вышли на Брисскую улицу, чтобы встретить ребе. И тут кучер фургона, где сидел ребе, увидев издали идущих хасидов, поехал медленнее. Каменецкие хасиды, со своей стороны, увидев издалека фургон ребе, запели свои хасидские гимны, которые особенно любил слонимский ребе. Я тогда тоже ходил с хасидами. Отец мне хотел доставить удовольствие. И вот, как сейчас, слышу я этот сладостный напевчик и, как сейчас, вижу массу хасидов, идущих из города навстречу ребе. Ах, как это было весело!
Подойдя к фургону ребе, они его окружили и запели весёлый «шалом-алейхем», который наш дорогой реб Исроэль составил по отцовской просьбе.
Первым достиг ребе "шалом-алейхем" моего отца и реб Ареле, которых ребе взял к себе в фургон.
По окончании приветственной церемонии – а продолжалась она немало, кучер стегнул лошадку. Хасиды стали хватать места на фурах. Захватили, сколько могли. Лучшими местами считались сиденья под кучером раввинской фуры. И вообще хасид сидел на хасиде, точно, как в телеге с гусями, и тогда раздалась команда:
«Поехали!»
«Вьё», - щёлкнули извозчики кнутами. Меня отец взял в фургон ребе.
«Это мой сын! ...» – представил меня скромно отец.
«Пусть будет твой сын, - посмотрел на меня искоса ребе, - горячим хасидом». Отец был очень рад.
Погнали лошадь, и хасиды запели высокими голосами. И посторонний, например христианин, мог, наверное, думать, что это едут самые счастливые в мире люди. Хотя одеты были не слишком богато .
Прибыв в город, уже гордо напевали себе под нос, и восторг был велик, словно собрались захватить крепость.
И так прибыли к нам домой. Отец приготовил для ребе большую комнату и послал к Давид-Ицхоку за большим креслом для ребе. Хасиды взяли ребе из фургона, отвели в предназначенную для него комнату, где предоставили в его распоряжение старого слугу. Ещё двое поставлены были, как строгие солдаты на стражу, у дверей. Хасиды рассеялись по другим комнатам. Тут же старый слуга вышел из комнаты ребе и объявил, что тот, чтоб он был здоров, прилёг на диване, и пусть будет тихо. Все хасиды, как один, так притихли, что слышно было муху на стене. Боялись слово сказать.
Затем каменецкие хасиды взялись за работу. Приготовили шабат на двести человек. Работали все, а потом приезжие хасиды-гости разлеглись на скамейках. Наш большой сеновал к каждому празднику чистили, посыпали песком, а вдоль стен стелили сено для спанья хасидам. Фуры с лошадьми и с фургоном ребе отправляли на сеновал к Зелигу Андаркесу.
За неделю до этого отец с хасидами подсчитывал, что надо приготовить на шабат для такой массы гостей. Подсчёт продолжался долго. Требовались рыба и мясо, вино и водка, масло, яйца, шмальц, корица, инжир, миндаль, халы, булки, хлеб, и т.д., и т.п. Работы было немало.
Также и реб Исроэль стоял и подряд учил со своими певцами-учениками подготовленные им гимны. Между певцами был и я. Реб Исроэль потел, махал руками, притопывал ногами, командовал, крутил пальцами и мучил нашу память, требуя исполнения новых гимнов. Мы его, беднягу, бросали из холода в жар. Общество не отличалась слишком хорошим слухом, и реб Исроэль буквально обливался потом.
Реб Исроэль имел тут одну задачу: научить нас петь. Петь одному или вместе с нами перед ребе он не хотел – это был посторонний ребе... Как добрый хасид он только согласился сочинить гимны для чужого ребе!... Но петь одному – это уже было выше его сил, и во время всего веселья он себя чувствовал, как бедный и гордый еврей, который хочет уйти, но вынужден оставаться.
Отец командовал готовившими еду, распределив работу на американский манер: одна группа готовила рыбу, другая занималась жареньем, кто-то готовил спирт, а иные просто крутились, как на богатой свадьбе – и вот уж было веселье!
Для трапезы закалывали корову, телят, гуся и кур.
