«Но только я знаю, - посетовала она, - что это – Божье наказание».
Он велел бросить жребий, и был выбран единогласно. Так он снова стал сборщиком. Сразу же послал за тем же писарем в Бриск, где тот занимался частной адвокатурой. Жена его и дети жили в Каменце. Дед снова стал вести городские дела твёрдой рукой, как прежде, всё шло, как следует, и город успокоился.
Как привычный к власти человек, он продолжал управлять, как раньше, в бытность помесячным старостой, о чём город уже давно забыл. Лишь для вида он приглашал иногда верхушку города на собрания. Сидели и молчали, боялись рот открыть, сказать что-то против. Просто боялись его ума, его власти. Все, к тому же, знали, что никаких денег он с города не берёт, что достаточно зарабатывает своими делами, что для него никакой роли деньги не играют, что вообще на него можно положиться – если он что-то скажет, то так и сделает.
У деда уже были такие люди, которые докладывали ему обо всём, что говорят в городе. И если кто-то выражал о нём плохое мнение, то попадал в «чёрный список» и должен был платить вдесятеро больше налогов, чем прежде, а преданные ему люди, то есть его настоящие друзья, были почти свободны ото всех городских выплат и от военной службы.
Дел с помещиками он не забрасывал, а городские дела вёл писарь. Так прошло несколько лет почти без столкновений.
Я уже сказал, что Арон-Лейзер жил широко. Имея прибыль от коробочного сбора, он получал мясо даром. Готовясь справить свадьбу дочери, он послал во все окрестные города сообщить в синагогах, чтобы все бедняки пришли к нему в Каменец на пир в честь свадьбы дочери, и три дня продолжались пиры. Он закалывал быков, и бедняки съели целую гору мяса.
На двух горах – на Башенной горе и на Адолиной для бедняков кипели котлы, как будто для солдат, и их пришли толпы. Город был похож на лагерь нищих.
На свадьбе играли клейзмеры из Кобрина и от обедов в течение всех семи праздничных дней никто из городских хозяев не посмел уклониться.
«Паника». – Айзикл-мясник.
Свадьбу одной из дочерей он справлял во время «паники». Вдруг распространился слух о новом указе, запрещающем девушкам и юношам вступать в брак до 20-ти лет. И этот указ, вышедший в году 5592 (1842), вызвал знаменитую панику по всей Литве и Волыни. Где только имелись восьмилетнего возраста дочь или сын – устраивали свадьбы, а чтобы не узнала полиция, устраивали тихо, тайно, без лишних церемоний.
Родители встречались, приводили мальчика и девочку в дом одной из пар родителей, ставили в комнате хупу при участии миньяна евреев, выпивали вина, закусывали куском пирога – и довольно. Потом отец брал мальчика, покупал ему талес, и уже назавтра он молился в талесе[71], но без тфиллин[72]. Также и отец невесты – брал «жёнушку», брил ей волосы на голове, надевал чепчик с лентами, и «женушка» с «муженьком» и не знали, что они теперь муж и жена.
Родители часто сводили детей вместе, чтобы они получше познакомились друг с другом. И как они раньше играли и шалили, как свойственно детям, так продолжали и дальше. Часто в драке «муженёк» срывал с головы «жёнушки» чепчик с лентами и смеялся над тем, что она ходит с бритой головой и кричал, что у неё парша. И она возвращалась домой с плачем, и ей говорили, что она не должна ходить с непокрытой головой, снова надевали на неё чепчик с лентами, приговаривая, что если она ещё раз вернётся домой с непокрытой головой, её отшлёпают. В двенадцать лет им сообщали, что они муж и жена и желали произвести хорошее потомство. Жену обучали всяким женским законам, потом их оставляли вдвоём, научив, как себя вести.
В год паники всем маленьким детям в Каменце справили свадьбы. Несколько хозяев собирались вечером, договаривались в ту же ночь породниться, и в 10 часов вечера детей уже будили:
«Вставай и иди к хупе», - говорили сонному ребёнку. Помню рассказ Айзика-мясника о том, как он женился:
«Мне было восемь лет, я лежал в кровати одетый и спал. Мама меня будит:
«Айзикл, Айзикл, вставай, иди к хупе!».
Что хупа, где хупа, – я ничего знать не знаю и не хочу вставать. Мать зовёт отца, чтобы он меня поднял. Он по-отцовски кричит:
