Видеть его снова после разлуки, пусть и недолгой, всегда казалось праздником, чудом. Особенно поражали его светящиеся глаза цвета морской волны. Он говорил очень мало, вкрадчиво и не любил выражать своих эмоций. Всякий раз, когда наши взгляды встречались, я благодарила судьбу, что она снова соединяет нас. Страстные взгляды лучше всяких слов говорили о том, что было только нашим. Да, ради нашей любви мы были готовы вынести любую боль, принести любые жертвы. Я готова была умереть за этого человека.
Капа поцеловал меня со словами: «Как ты великолепна, моя Кикирики!» Когда он был в хорошем настроении, он любил называть меня этим забавным именем, которое еще в моем раннем детстве няни-француженки использовали для рифмы, читая детские стишки.
Все шахматисты остановились в самом крупном отеле Ноттингема, славившемся своими гостеприимными традициями. Когда выдавалось свободное время, они обычно собирались все в вестибюле, обсуждали игру, играли в бридж или просто болтали. С большинством шахматистов я была еще не знакома и очень волновалась, находясь среди мастеров, чьи имена не сходили со страниц газет. Интересно было наблюдать за ними и думать о них как о противниках Капы на шахматном поле битвы. Много раз я слышала, как шахматисты говорили между собой, что Капа был величайшим гением современности, хотя он и не всегда брал первые призы. Однако гроссмейстеры знали, что среди них Капа был самым темпераментным, самым эмоциональным, а потому и самым уязвимым, ранимым. Насыщенность его жизни не раз отражалась на его шахматной карьере. Его здоровье подрывало повышенное давление. Оно стало подкашивать Капу еще молодым.
Более того, он был единственным шахматистом, который никогда не тренировался. Я видела, что большинство гроссмейстеров жили только шахматами, постоянно обсуждали игры, анализировали их, изучали. У многих были карманные наборы, которые расставлялись даже во время еды между тарелками. Но кто бы поверил, за исключением самых близких друзей, что у Капы не было даже миниатюрных шахмат.
Советский чемпион Михаил Ботвинник и его жена – привлекательная, скромная достойная пара – держались совершенно обособленно, по-видимому, накачанные НКВД.
Алехин обозвал меня тигрицей
Капу очень волновал Александр Алехин – русский шахматист, уехавший из России годом позже меня, то есть в 1921 году. Этот талантливый гроссмейстер в 1927 году отобрал у Капабланки звание чемпиона мира. Реванша теперь ждали все поклонники Капы.
Когда Капа спрашивал меня, что я думаю об Алехине, я отвечала: «Он будет жалобно скулить там, где другой мужчина будет рычать и реветь». Капа смеялся: «Ты настоящая маленькая тигрица!»
Удивительно, но эти же слова сказал мне сам Алехин в начале того лета, когда мы столкнулись в небольшом курортном местечке около Карлсбада. Там проходил какой-то незначительный турнир, и Капа решил сделать небольшую остановку по пути в Прагу. Перед отъездом Капа представил мне мистера Штальберга, шведского чемпиона. Но не прошло и пары минут с начала нашего общения, как разговор довольно безапелляционно прервал худощавый блондин с кислой улыбкой на лице. Я узнала его по многочисленным фотографиям. Это был соперник Капы Александр Алехин. Я замерла! Штальберг тоже. Было совершенно очевидно, что он смутился, однако не отошел. Два противника встали между нами вплотную лицом к лицу.
– Я Алехин, – заявил блондин.
Штальберг, опомнившись, кое-как, запинаясь, представил нас.
– Вы должны извинить меня. Нам надо поговорить с мадам. Без каких-либо дальнейших объяснений Алехин повел меня в глубину сада. После нескольких нелестных замечаний о Капе Алехин подошел к главному:
– Я говорю с вами, потому что Капабланка обожает вас и никто больше не способен повлиять на него. Вы смогли бы убедить его признать меня, обратить на меня внимание, кивать в знак приветствия, наконец!
– Возможно, одна из причин, по которой Капабланка обожает меня – это то, что я не вмешиваюсь в его шахматные дела, – сказала я.
Лицо Алехина передернулось, зрачки бледно-серых глаз застыли.
– Вам лучше бы согласиться, – настаивал Алехин. – Капабланка ставит меня в неловкое положение перед всеми… В конце концов, ведь он же дипломат!
