«Берия для меня и сегодня фигура неясная…»
– О вашем общении с Берией ходят легенды. Сегодня вы одна из немногих, кто знал этого человека еще в 30-х годах. Столько сейчас о нем понаписано всякого разного! Каким же он был, по-вашему, на самом деле?
– Берия и для меня неясная фигура хотя бы потому, что я видела его и общалась с ним еще девочкой шести-восьми лет. Что сказать? Лаврентий Павлович видится мне личностью незаурядной. Мои родители, которые были в кругу его друзей, говорили о нем доброжелательно. Хотя я была ребенком, я понимала это. Лето, как правило, мы проводили вместе, и я часто бывала в доме семьи Берии. Я чувствовала, что по своей манере общаться с людьми он был лидером, ведущим. Он обладал хорошим вкусом, дача в Гаграх сооружалась по его плану. О его расположении к детям говорит, на мой взгляд, тот факт, что он прекрасно воспитал своего сына Серго, который знал несколько иностранных языков, стал видным ученым, не сломался. Я дружила с ним до последних его дней.
Конечно, Феликс, я понимаю, что моя оценка «из детства» может вас шокировать. Если честно, мне и самой трудно понять Берию, человека, которого называют и монстром, и убийцей. Этим эпитетам есть оправдание, ведь почти все, кто считал себя его друзьями, были арестованы в один-два месяца. Мой отец нашел в себе мужество покончить с собой, но абсолютное большинство близких к Берии людей были уничтожены или погибли в лагерях. Я не могу всего этого понять. Однажды в Тбилиси, уже после гибели отца, мне было тогда восемь лет, я шла по улице на урок ритмики. Жарко светило солнце, и я была в одних трусиках. Вдруг вижу, навстречу мне едет шикарный роллс-ройс, в котором поблескивает пенсне Берии. Он увидел меня, выглянул из машины и спросил, почему я в одних трусиках, мама не может мне платье купить? И добавил: «Пусть мама зайдет». Это было вскоре после самоубийства отца, и наша семья тогда на самом деле пребывала в тяжелейшем положении. Зачем он это сказал и хотел ли, правда, помочь маме, я не знаю. Но зато спустя много лет, в 1951 году, я, гуляя в Кремле с коляской, в которой спал годовалый Стас, увидела его, идущего навстречу, и хотела бросить ему в лицо гневные слова за все, что случилось с моей семьей. До встречи оставалось метров десять, я подумала: «Наконец-то». Если бы был револьвер, я бы выстрелила. Вдруг шагов за пять до меня он резко повернулся и пошел обратно.
«Мой сын подарил Фиделю русский снег…»
– Давайте вспомним о других временах и именах. Ведь вы принимали в доме Микояна Фиделя Кастро.
– Да, это так. Известно, что Анастас Иванович сблизился с вождем кубинского народа во время визита на Кубу в 1961 году. И когда Фидель прилетел в Советский Союз с ответным визитом, в его программе была запланирована частная, домашняя, встреча с Микояном. Анастас Иванович позвал всех нас, всю семью. Он вывел детей и внуков к Фиделю, который был в приподнятом, радостном настроении и сразу же ласково потрепал всех по щечкам. Мне как матери было приятно, что этот мужественный человек, известный уже тогда на всех континентах, нежно пообщался и с моими детьми. Неожиданно для всех приключился такой эпизод. После общения с Фиделем Стасик вдруг куда-то исчез. Появился он минут через пятнадцать-двадцать с подносом настоящего снега. Был теплый апрель, и снег в Москве в ту весну уже весь растаял. Как потом выяснилось, Стас собрал остатки снега в каких-то ложбинах на Воробьевых Горах (там в правительственном особняке происходила эта знаменательная встреча). Кастро был в восхищении. Оказалось, что до этого он не держал в руках снега и мечтал увидеть его в России. Кстати, позже он прислал нам самолетом огромную коробку мороженого.
Вообще Фидель Кастро – личность невероятная. Анастас Иванович каким-то внутренним чутьем его очень хорошо понимал.
Он нигде не пишет, но я помню по его рассказам, что он говорил Кеннеди о романтичности Фиделя, о том, сколько в нем хороших качеств, и если бы они были с ним лично знакомы, то Фидель расположил бы к себе американского президента. Джон Кеннеди на это ответил: «Скорее всего, он мог бы понравиться моему брату Бобби». А несколько лет назад Фидель рассказывал Евгению Максимовичу Примакову о том, как кончился Карибский кризис: «Когда я уже не знал, что мне делать: ставить ракеты – не ставить ракеты, я узнал, что у Микояна в Москве умерла жена, и известил Анастаса Ивановича, что в любую минуту ему будет выделен самолет. На это Микоян ответил, что не может сейчас улетать, отошел к окну, и я увидел на его глазах слезы. И тут понял, что дам согласие на снятие ракет». Так вспоминал Примаков.
