– Ваш театр всегда был отдушиной для зрителей, не так ли?
– Да, вы правы, он был перекрестком, на который сходились, с одной стороны, зрители, с другой – те, кто «наезжали», недовольные смелостью театра, правдой его спектаклей. Ведь именно Театр Сатиры заново возродил пьесы Маяковского «Клоп» и «Баня», которые ставились еще у Мейерхольда. Мы ставили Эрдмана, которого не решались показывать даже Станиславский и Мейерхольд. Мы инсценировали «Теркина на том свете» Твардовского. Конечно, мы тоже боялись цензуры, запретов, но дело свое делали честно, потому что знали, что нельзя у народа истребить желание смеяться.
– Вы комедийная актриса, и вам, наверное, ближе человек, который смеется?
– Конечно, я оптимист по природе. Я люблю смеяться и люблю людей, которые смеются.
– Как же быть с теми, кто приходит к вам в плохом настроении? Или у вас самой кошки на душе скребут; как получается веселить других?
– Не важно, какое у меня настроение, моя профессия – поднимать настроение. Бухгалтер с плохим настроением все равно должен выдать зарплату.
– А плакать, когда нужно, умеете?
– Конечно, плачу. Актерский дар, способности. Актер ставит себя в положение героя и плачет, если надо.
– Если «сатировцы» такие смелые, скажите, когда вы перестали бояться анекдотов? Наверняка рассказывали их только по кухням?
– Нет, открыто, не боялись. Только герои менялись, то Чапаев, то армяне, тот евреи, а нынче «новые русские».
– Не всегда ваша жизнь была веселая, беззаботная. Переживали ведь и серьезные времена?
– Конечно. В этой квартире я живу десятки лет и только недавно сделала ремонт. Отдирала обои и зачитывалась старыми газетами: война на Ближнем Востоке, наш Даманский. А ведь я ездила туда поднимать дух бойцов в их противостоянии с китайцами. Прямо под бомбы. Помню, начальник заставы Константиновский возмущался, кто это ему артистов нагнал, как снег на голову свалились, отправить их надо обратно. А один солдатик и говорит: «Товарищ полковник, но они же к нам с душой». Помню, как мы пошутили над одним нашим чтецом, который слишком громко декламировал: «Тише, тише, китайцы услышат и ударят по нам».
– А вы боялись?
– Нет. Я ведь и в Афгане была. Не боялась. Правда, как и другие, не боялась только по легкомыслию, не понимая ситуации.
– Ольга Александровна, вопрос неожиданный: чем пах Сталин?
(Молчит.)
– Ну чем пах Сталин, ведь вы сидели у него на коленях?
– А… Не на коленях, он держал меня на руках. Было это на параде в Тушино в 35-м году. Там был и мой отец, приближенный к Кремлю, посол. Вот мне и «повезло» побывать на руках вождя народов. А чем он пах… Да табаком.
– А что вы сегодня думаете о нем, ведь он погубил вашу семью, уничтожил отца.
– Это был великий злодей. Его нельзя назвать ничтожеством или слабым. Главная его черта – властолюбие. И еще мне кажется, что он был трусом. Он боялся потерять власть. И от этого всех подозревал. Но я не историк и не могу судить широко. Скажу при этом, что когда он умер, я плакала. Было ощущение катастрофы.
– Несмотря на то, что он убил вашего отца?
– Я долго не верила в это, да и мать скрывала. Мне говорили, что отец уехал. Он ведь и впрямь часто бывал за границей, то послом в Швеции, то в Чехословакии. И я не стала Павликом Морозовым, верила, что отец прав. Ведь он меня воспитывал, как честный коммунист. Он в партии состоял с 1907 года, а по должности в революцию был начальником штаба вооруженных сил в Москве. В комсомол я не поступила: требовали отречься от отца. Я ответила отказом.
– Вы все знаете об обстоятельствах смерти отца? На Лубянку ходили?
– Да, мне дали его дело. Он держался до конца, отрицал вину. А взяли его, скорее всего, за вторую жену. Он привез ее из Праги. 8 февраля 1938 года на заседании тройки отца приговорили к смерти и через два дня привели приговор в исполнение. А знаете, где?
– Догадываюсь, на улице 25-го Октября, где сейчас памятник Ивану Федорову, там был горвоенкомат.
– Точно. Судили его вместе с Антоновым-Овсеенко. Вместе и расстреляли.
– Личная трагедия не сломила вас, вы не озлобились на весь мир. Миллионы людей знают вас, как веселого доброго человека.
