Пришедшая Анна нашла отца в ужасном состоянии. Он был слаб от потери крови и мучился жестокой болью; обезболивающее только отняло у него способность говорить, но не уменьшило страданий. Анна более ни на шаг не отходила от отца. Ночью его состояние стало таким отчаянным, что она послала за госпитальным врачом — но того на месте не оказалось. Вместо него она привела с собой старшую медсестру, чтобы хоть как-то стабилизировать состояние больного. На следующее утро Фрейд мог идти домой. Перед этим профессор Хайек еще сводил его к студентам — поучить подрастающую смену.
Позже однозначно выяснилось, что проведенная Хайеком операция не имела положительных результатов. Он удалил слишком мало тканей, чтобы остановить дальнейшее разрастание опухоли. Через полгода Фрейд опять попал на операционный стол. Ведущим врачом в этот раз был доктор Ганс Пихлер, венский хирург, специализировавшийся на челюстных операциях. Он удалил несколько лимфатических узлов и большую часть верхней и нижней челюстей и нёба. Кроме того, он пережал несколько шейных артерий, чтобы предотвратить возможное распространение опухоли. От такого массированного вмешательства у Фрейда начался жар. Кроме того, он должен был некоторое время питаться через трубочку. Вскорости он узнал, что ему вновь предстоит отправиться под нож: проба тканей показала, что на челюсти сохранились раковые клетки. Во время следующей операции Пихлеру удалось изъять все зараженные ткани.
Теперь Фрейду оставалось лишь изготовить протез челюсти (хотя только после многочисленных попыток удалось получить более-менее подходящий экземпляр). Это положило бы конец больнично-операционным мытарствам Фрейда. Но тут ему рассказали о новой гипотезе: будто предотвратить образование клеток опухоли можно путем стимулирования выработки мужских гормонов. Одним из главных сторонников этой теории был австрийский физиолог и сексопатолог Ойген Штейнах, который также предлагал пересадку яичек как средство к омоложению. Для этой цели достаточно было рассечь семявыводящий поток. Поскольку дети у Фрейда уже были, он согласился. В результате операции Фрейд стал бесплодным, семяизвержение почти прекратилось, и яички больше не могли справляться со своей функцией. Но хуже всего было не это: рак продолжал развиваться.
К 1929 году здоровье Фрейда было окончательно подорвано. Челюсть и слизистая оболочка были практически разрушены. Правая часть его лица онемела, правое ухо почти оглохло и было поражено уничтожающим нервные окончания тиннитусом. Было трудно жевать, мучила икота. Фрейд признавался: «Теперь моя трапеза не терпит присутствия посторонних». Хуже всего было то, что кое-как изготовленный челюстной протез только увеличивал его страдания. Так как Фрейд с большим усилием открывал и закрывал рот, каждый раз вставлять и вынимать челюсть было для него мучением. Кроме того, у протеза сломалось крепление, и Фрейду приходилось придерживать его пальцем. Его пациенты интерпретировали этот жест как выражение сосредоточенной внимательности и задумчивости. Таким образом, излюбленная поза Фрейда, столь охотно копируемая до сих пор многими психоаналитиками, возникла просто-напросто в результате проблем с протезом.
Время шло, и теперь уход за Фрейдом принял на себя доктор Шур. Первым делом он вынужден был пообещать Фрейду избавить его от страданий, когда они станут невыносимы. Они пожали друг другу руки, как будто заключили выгодную сделку купли-продажи автомобиля.
В 1933 году фашисты бросали книги еврея Зигмунда Фрейда в костер под лозунгом «Против возвеличивания роли половой жизни — и ради благородства человеческой души». Фрейд только сухо замечал об этом: «Какой прогресс! В средневековье они сожгли бы меня, а ныне довольствуются сожжением моих сочинений».
В 1938 году Фрейд эмигрировал в Лондон. Раковая опухоль расширялась; рентгеновское исследование не показало никаких улучшений, что сулило новые разрушения в тканях. Фрейд исхудал и ночью не мог спокойно заснуть, так как обычные снотворные средства он отвергал. Вместо этого он принимал морфий — разве стоило ему, смертельно больному старику, задумываться о побочных эффектах? Над его кроватью была натянута москитная сетка для защиты от комаров, которых привлекал запах разложения, исходивший от отмиравших тканей его челюсти.
