Оказалось, в представительство явились городские старейшины, чтобы протестовать против незаконного ареста. Архольд указал на задержанных и объявил:
— Ну, поглядите! Вот они, бродяги, возмутители спокойствия. Глядите, глядите внимательней — и за этих вы хотели вступиться? Вместо того чтобы благодарить меня за то, что избавил ваш город от грязных попрошаек?
Элина оглядела собственное измятое платье и залитую кровью куртку поэта — выглядят они, в самом деле, неважно. Но молчать девушка не собиралась. Она надула губы и скорчила самую жалобную, какую только могла, гримасу.
— Сам ты попрошайка, весь ваш Орден подаяниями живет! А мы своим трудом всегда зарабатывали, — прохныкала она. Потом обернулась к хейланцам: — Да-да, поглядите, до какого состояния нас довели грубияны. Избили, швырнули в темницу! А мы-то думали, Хейлан — гостеприимный город.
Архольд нахмурился и выступил вперед, чтобы оказаться между арестантами и представителями общины.
— Почтенные, я вас заверяю, что эти двое — опасные люди. Они замышляли много бедствий для Хейлана.
— Неправда! — подал голос Ленлин. — Мы ничего плохого не делали, зато вся площадь видела, как вы на нас напали.
— А что вы скажете на это? — Архольд поднял книгу, принадлежавшую Маю. — Вот колдовские тексты Феттаха Повелителя Зверей! А? Почему они у вас? Для чего принесены в Хейлан?
— Это не наш… — начал было Ленлин, но спутница ткнула его в бок, и поэт поперхнулся недоговоренным упоминанием Мая. Теперь и он сообразил, что если парнишке удалось сбежать, то лучше его не называть, авось сумеет скрыться. — То есть ну и что? Какая-то книга? При чем здесь мы?
— Вот я и хочу разобраться, при чем здесь вы. Следствие будет проведено со всей строгостью, — пообещал магистр. Потом обернулся к синдикам. — Почтенные, можете не сомневаться, вашей общине ничего не грозит, ни вашим правам, ни свободам, ни имуществу. Меня интересуют эти пришлые, я прискакал сюда из самого Дома Света из-за них, и не уступлю! Ступайте и не тревожьтесь. Орден бдит, Орден стоит на страже вашего спокойствия.
— Но это наша территория, — промямлил один из хейланцев. — Вы хватаете людей на улицах…
— Вы не можете здесь никого арестовать без согласия города, — смелее добавил другой.
— Ошибаетесь, могу! — рявкнул Архольд. — Если речь идет о явных прислужниках Тьмы, я имею полномочия. Не забывайте, что говорите с магистром светлого Ордена. Имя мое — добрый Архольд, и я отвечаю за свои действия лишь перед нашим капитулом. Можете принести жалобы в Дом Света!
Ботвейль, стоявший за спиной магистра, скорчил печальную гримасу и развел руками — дескать, я здесь ни при чем, я против… но что ж могу поделать?
— Словом, эти двое останутся здесь, для того чтобы я мог провести расследование, — заключил добрый Архольд, теребя книгу Феттаха. — Вот этот самый Ботвейль после расскажет вам, что мне нужно и по какой причине. А мне теперь недосуг! Ступайте, почтенные! Эй, там, проводите этих добрых людей…
Толстяк Ботвейль вышел с хейланцами и за дверью что-то скороговоркой им толковал, а магистр обернулся к пленникам и потер руки.
— Итак, мои драгоценные гости, теперь займемся вами. Чем скорей вы ответите на мои вопросы, тем скорей все закончится. Это в ваших интересах!
— Лютню мою не сломали? — хмуро осведомился Ленлин.
— Лютня, сынок, это последнее, о чем тебе следует беспокоиться, — зловещим тоном произнес Архольд. — Потому что если станешь упорствовать, я велю сломать тебе пальцы.
— Да ты не магистр Ордена, а самозванец! — выпалила Элина. — Ты разбойник, вот ты кто!
— Болтай, дитя, болтай… пока что.
Магистр швырнул книгу на стол, с грохотом отодвинул кресло, уселся и сложил перед собой руки, переплетя узловатые пальцы.
Возвратился Ботвейль, и солдаты заперли дверь. Потом Архольд приказал закрыть ставни и зажечь лампы. Один из его подручных, пожилой мужчина с угрюмым лицом, которое пересекали старые шрамы, завозился у камина, раздувая угли. Другой приставил лестницу к стропилам, вскарабкался наверх и принялся прилаживать к покрытым пылью балкам веревку с петлей.
Элина, глядя на эти зловещие приготовления, приуныла и прижалась к приятелю. Ленлин старательно выпрямился, принял гордый вид, но девушка почувствовала, что его плечо мелко дрожит — поэт отчаянно трусил.
