— Что именно? — переспросил Грэшем. — От её дыхания может свернуться молоко на расстоянии пятидесяти шагов, и никто никогда не угадает, какой камень может оказаться у нее за пазухой. Я…
— Да я не о том, дуралей, — перебил его Джордж. — Кто говорит о тебе? Я о том, как сегодня принимали злополучного посла. Ты сам это заметил, олух из олухов?
— Что я должен был заметить? — Грэшем сейчас был озабочен прежде всего тем, как бы чего-нибудь выпить. События сегодняшнего вечера не располагали к трезвости.
— Королева не присутствовала, когда прибыл посол, и не слушала приветственную речь. Конечно, все выглядело весьма дипломатично, но он поднялся не выше определенного, довольно скромного, места. Нет, королева вовсе не стала выслушивать посла, как я опасался. Она просто пришла произвести на него впечатление. Продемонстрировать силу и богатство. Предполагается, он вернется в Нидерланды и расскажет там, как богата Англия и как великолепен ее двор.
— Но это бессмысленно, — заметил Грэшем. — Ведь когда они попросят у нас денег и людей, королева сможет только сказать, что она и так еле сводит концы с концами. — «Надо тратить меньше денег на собственные наряды, миледи», — подумал он.
— Нет, это имеет смысл! — воскликнул Джордж, в отчаянии от того, что его друг не понимает простых вещей. — Пока Нидерланды воюют с герцогом Пармским, у него вряд ли появится желание послать половину своего войска против Англии. А пока протестанты думают, будто Англия может дать им много денег и прислать солдат, они скорее всего будут продолжать драться с герцогом, а не пойдут на соглашение с ним. Ты что, совсем ничего не смыслишь в политике?
«Ничего или по крайней мере мало, — подумал Грэшем. — Но сейчас, когда я все больше втягиваюсь в это дело, мне надо учиться этому. Даже тот, кто хорошо умеет выживать, нуждается в уроках выживания».
Март-апрель 1587 года
Кембридж
В часовне пел хор. Певцов было немного, поскольку для Грэнвилл-колледжа лишь недавно наступили лучшие времена, но пели они здорово. Чистые, красивые голоса благодаря полуоткрытой двери слышались далеко. Видимо, дела Грэшема шли плохо, если его не трогала музыка. Он, часто для своего возраста знавший тяжелые переживания, сбрасывал груз гнетущих эмоций благодаря наслаждению музыкой. Но сейчас он с отсутствующим видом смотрел в окно, выходившее во внутренний двор. Комнаты на одного являлись роскошью в Кембридже. Членам совета нередко приходилось разделять комнаты со студентами. На самом кембриджском дворе покой (если он там и был вообще) нарушал шум, создаваемый рабочими, строившими новый флигель (первые последствия денег, которыми Грэшем подпитывал свой старый колледж). Две недели назад строительные леса обвалились, а на них находились пятеро человек. Один сломал обе ноги, другой — руку.
Грэшем пребывал в меланхолии. Снова и снова перед его мысленным взором появлялось лицо человека, убитого им на лугу.
— Выбросьте его из головы, — ворчал Манион. Он тревожился за хозяина. И почему он так остро все воспринимает? Мало кто знал правду о молодом человеке, с гордый видом шагавшем по улицам Кембриджа и Лондона, будто все окружающее его не волновало. Это была лишь маска, скрывавшая внутренний мир человека, склонного к сомнениям и страданиям. Кажется, лишь Манион знал истинное лицо хозяина.
— Что выбросить из головы? — спросил Грэшем тусклым голосом.
Маниона раздражало, что хозяин не любит, когда о нем заботятся. Генри был незаконнорожденным, имя его матери никогда не упоминалось. Эта странная история оставалась темным пятном на успешной карьере блестящего сэра Томаса Грэшема. К общему удивлению, он признал сына своим. Но детство мальчика было холодным, лишенным ласки и радостей. Сэр Томас скончался, когда Грэшему исполнилось всего девять лет. Он помнил: у него напрочь отсутствовало желание оплакивать эту кончину. Он видел, как другие дети плакали в подобных случаях, но считал слезы признаком слабости. С тех пор Грэшем стремился подавлять проявления эмоций.
И все же ему часто хотелось плакать.
Маленький Генри, у которого не было ничего, кроме кровати, стола и скудного пособия, рос нелюдимым и угрюмым, часто бесцельно слонялся по огромному особняку, а то и просто по улицам. Причем никто и не пытался удержать его от этого. Он ходил в школу один. И никто не замечал ни дырок в его одежде, купленной слугой, ни синяков на его теле — следов многочисленных драк с другими мальчиками, каким-то образом узнавшими о его происхождении. У него была еда, одежда, крыша над головой, но не было любви. И Генри даже не позволял себе желать, чтобы его любили.
