— Чай, кофе? — предложила Марина, когда они прошли в комнату. — Кстати, может немного выпить?
Согласившись на кофе и отказавшись от алкоголя, «мол, за рулем не пьем», Турецкий остановился перед заваленным бумагами вместительным письменным столом, который, судя по всему, был рабочим местом журналиста Фокина. Испросив разрешения у хозяйки дома порыться в бумагах, он устроился в довольно дорогом по виду крутящемся кресле, в котором было комфортно не только сидеть, но и работать.
Сообщив, что она будет на кухне, Марина скрылась за дверью, а оставшийся в комнате Турецкий почему-то подумал, что Игорь Фокин ни в чем себе никогда не отказывал. Пожелал жениться на краса-вице-актрисе, женился. Захотел рабочее кресло, в котором не «западло» покайфовать даже «важняку» Генеральной прокуратуры России, нате вам, пожалуйста. Итак, видимо, во всем, включая профессиональную деятельность. И если это действительно так…
В свою бытность следователем по особо важным делам Генеральной прокуратуры России, Александр Борисович Турецкий не мало встречал «молодых да ранних» журналистов подобного плана, которые ни в чем не могли себе отказать, хватаясь при этом за неподъемные темы, отчего вредили, в первую очередь следствию, и Турецкий, естественно, не мог их встречать с хлебом-солью. С годами складывалось определенное предубеждение, и он ничего не мог поделать с собой.
Судя по всему, к подобной категории столичных борзописцев относился и Фокин, законный муж Марины, будущий отец ее ребенка.
От этой мысли у Александра Борисовича вдруг засосало под ложечкой, и он, обругав себя самыми последними словами, невольно вздохнул, припомнив укоризненный взгляд его Иришки, когда сообщил, что едет к Фокиной. Имея взрослую дочь и съев за одним столом не один килограмм соли, они уже без слов понимали друг друга, и ничего хорошего этот взгляд не обещал.
И еще он подумал о том, как что-то разладилось в его семье, когда он приревновал свою Иришку к Плетневу и съехал из дома, оставив ее одну наедине со своими мыслями. А ведь, кажется, не дурак, вернее, не самый последний дурак, и должен понимать, что подобные всплески в семейной жизни женщинами оцениваются по-разному, а вот поди же ты, угораздило наступить на грабли, наступать на которые непростительно даже молодым и юным.
М-да, как говорится. Судьба играет человеком, а человек играет на трубе.
Заставив себя переключиться на Фокина, Александр Борисович покосился на плоский экран компьютера и, подумав о том, что завтра же необходимо прислать сюда Макса, дабы тот вытянул из него всю ту информацию, которую накопил Фокин. Затем он взял со стола первый попавшийся на глаза исписанный лист бумаги. Судя по тем словам, которые удалось выхватить из довольно рваного текста, это был черновой набросок, возможно даже план будущей статьи, который, в общем-то, не представлял собой ничего интересного. «Ночные бабочки», количество которых не убывает, как бы не боролась с ним московская милиция, и прочая, прочая, прочая, что давно уже набило оскомину, и ни для кого не является тайной. Чувствовалось, что писалось это из-за «метража», то есть, из-за гонорара, да еще, пожалуй, для того, чтобы заполнить место в газете, и Турецкий отложил листок в сторону, понимая, что подобное рытье в бумагах Фокина ничего толкового ему не даст. Можно было перелопатить содержимое всего стола и упустить при этом то единственное, из-за чего покушались на жизнь журналиста.
С подносом в руках в комнату вошла Марина и, поставив его рядом с компьютером, приглашающее улыбнулась.
— Прошу! Конечно, мой кофе с вашим не сравнится, но мне и Игорю нравится.
— Значит, понравится и мне, — отозвался Турецкий, принимая из ее рук чашечку из тонкого китайского фарфора.
Видимо, поймав недоуменный взгляд гостя, Марина засмеялась, сверкнув жемчужной белизной идеально правильных зубов.
— Думаете, небось, откуда в этой квартире такая красота? — кивнула она на чашечки. — Отвечаю, как на духу. Люблю все изящное и красивое, а этот сервиз привезли от мамы, когда мы уже прочно обосновались на этой квартире.
