– Извини, – сказал он, – мы продаем трофеи только школам и спортивным командам.
А потом он попытался меня подбодрить:
– Однажды ты станешь отличным спортсменом и завоюешь много кубков!
Я вернулся домой с пятью долларами и стал смотреть «Звездный путь» по нашему черно-белому телевизору с вешалкой вместо антенны.
Когда мы выехали из Стратфорда и пересекли реку Хусатоник, заиграла Down Slow. Я глянул на заднее сиденье. Григорий все еще спал. Или был без сознания. Или умер. Я перемотал несколько песен и добрался до My Weakness. Григорий проснулся и принял сидячее положение.
– Где мы? – спросил он.
– Нью-Хейвен, – сказал я. – Ты уже довольно долго спишь.
– Ох. Что это за музыка?
– Моя, для нового альбома.
– Хм. Мне нравится.
Он лег и снова заснул. По крайней мере, теперь я точно знал, что он не мертв.
Под крещендо струнных из My Weakness я выехал из Нью-Хейвена. В начале семидесятых мы с мамой на выходные ездили в коммуны, окружавшие город; иногда она наведывалась в гости к знакомым хиппи в Олд-Сейбрук или Олд-Лайм.
Когда мы ездили в коммуны, мне всегда было интересно: придется лежать в одной кровати с хиппи или же мне дадут собственный спальный мешок. А еще мне было интересно, найду ли я с утра хоть кого-нибудь, кто не спит, чтобы помочь приготовить завтрак. Я никогда не спрашивал маму, куда мы едем, – это было не мое дело. Но я мог задавать вопросы насчет песен, игравших по радио.
– Это песня о лысой женщине? – спросил маму восьмилетний я.
– Эта песня? – переспросила она, выдыхая сигаретный дым.
– Ну да, там еще припев: «bald-headed woman», – сказал я.
Она расхохоталась и никак не могла остановиться, и я тоже засмеялся. А потом она стала подпевать Bee Gees: «Bald-headed woman to me!» Я тоже стал подпевать.
– А что они на самом деле поют? – спросил я во время бриджа. Мама опять засмеялась.
– «More than a woman», «больше, чем женщина», – объяснила она. – Но «лысая женщина» – это куда круче.
Закончилась My Weakness, и заиграла Guitar Flute and String. Мы неслись на восток по Коннектикуту в сторону Бостона. Дорога стала еще более пустой и мрачной.
Я готов отдать все вечеринки, всю водку и все групповухи втроем, вчетвером и всемером ради одного момента безопасности и комфорта, ради того, чтобы поговорить с любимой посреди ночи.
Началась The Sky Is Broken. Мне нравилась эта песня. Я мог писать романтичные композиции, но не мог справляться с приступами паники достаточно долго, чтобы поддерживать настоящие отношения. The Sky Is Broken была об отношениях, которых у меня никогда не было, – уязвимых, близких, доверительных. Мои же были отчаянными и подогревались паникой. Незадолго до расставания Сара сказала мне, что я похож на испуганного, побитого пса, который живет под крыльцом. И я согласился. Я хотел наконец выбраться из-под крыльца и жить при свете дня, но не мог.
Под крыльцом было темно и одиноко. Но в этом знакомом для меня месте никто не мог мне навредить. Если бы я вылез из-под крыльца и стал бегать при свете дня, то все бы увидели, кто я на самом деле: испуганный восьмилетний мальчик с продуктовыми талонами в кармане. Но всегда, когда я наслаждался жизнью или открывался кому-то, меня поднимали на смех или причиняли боль. После этого я прятался обратно под крыльцо и ругал себя за то, что вообще решил вылезти. Лучше сидеть под крыльцом в безопасности, чем вылезти и получить новую порцию боли.
Я был одиноким холостяком, и мне очень хотелось завершить этот цикл, в котором я сначала поддавался панике, а потом бежал от любви. Когда-нибудь, и желательно поскорее, мне нужно найти женщину, которая будет любить меня таким, какой я есть, и скажет, что я хороший. Я на самом деле не хотел всю жизнь перепихиваться по пьяни. Я хотел спать рядом с кем-нибудь и чувствовать себя в безопасности. «Поговори со мной среди ночи», – сказал мой голос на кассете, пока я ехал среди темноты. Я готов отдать все вечеринки, всю водку и все групповухи втроем, вчетвером и всемером ради одного момента безопасности и комфорта, ради того, чтобы поговорить с любимой посреди ночи.
The Sky Is Broken закончилась. Я выключил кассетник и поехал по шоссе в тишине.
