— О, в этом нет необходимости, — Брессон двинулся к двери с поспешностью, выдававшей его желание выбраться из неловкой ситуации. — Я не буду его никому показывать, пока не услышу от вас известий утром.
На обратном пути в мотель «Сэндс» ни он, ни она не разговаривали. Бренда сидела, как деревянная, глядя прямо вперед через лобовое стекло. Вольф время от времени поглядывал, замечая, что нос ее, казалось, становится острее, а губы тоньше. Если она продолжит в том же духе, то станет выглядеть точь-в-точь как толстый попугай. Когда ее, наконец, прорвет, когда она заговорит, то будет кричать, извергая тот же старый, затасканный и все еще энергичный поток упреков и угроз. Она выбранит его за то, что он все эти годы пренебрегал ею, напомнит, Бог знает в который раз, что он сидел, уткнувшись носом в свои книги, или же практиковался в стрельбе из лука и фехтовании, а еще в альпинизме — видах спорта, которые она не могла с ним разделять из-за своего артрита. Она раскрутит долгие годы несчастья, или якобы несчастья, и закончит сильным и горьким плачем.
Почему он не мог от нее отделаться? Ответа он не знал, за исключением того, что очень сильно любил ее когда-то, а также потому, что обвинения ее не были совсем уж напрасными. Более того, он находил мысль о расставании болезненной, даже более болезненной, чем мысль о том, чтобы остаться.
И все же он имел полное право пожинать плоды своих трудов в качестве профессора английского и классических языков. Теперь, имея достаточно денег и досуга, он мог заняться исследованиями, которым мешали прежние обязанности. С этим аризонским домом в качестве базы он мог даже путешествовать. Или не мог? Бренда не откажется поехать с ним, фактически она настоит на том, чтобы сопровождать. Но ей будет настолько скучно, что его собственная жизнь станет несчастной. Нельзя винить ее в этом, потому что интересы у них неодинаковы. Но следует ли ему бросить занятия, обогащавшие жизнь, просто чтобы сделать ее счастливой? Особенно, если она все равно не будет счастлива?
Как он и ожидал, язык жены развязался после ужина. Роберт слушал, пытался успокоить, указывая на отсутствие логики, несправедливость и безосновательность ее обвинений. Все было бесполезно. Закончила она, как всегда, плачем и угрозами оставить его или покончить с собой. На этот раз он не уступил.
— Я хочу купить этот дом и хочу наслаждаться жизнью так, как запланировал, — твердо заявил он. — И все тут!
Он надел куртку и двинулся к двери.
— Я вернусь позже. Может быть.
Она завизжала и запустила в него пепельницей. Он пригнулся, и пепельница отскочила от двери, отщепив кусок дерева.
К счастью, Бренда не последовала за ним и не устроила сцену в коридоре, как делала во многих случаях.
Наступала ночь. Луна еще не взошла, и свет лился из окон мотеля, фонарей вдоль улиц и многочисленных фар автомобилей на бульваре Апач. Вольф вывел машину на бульвар и поехал на восток, а затем свернул на юг. Через несколько минут он был на дороге к Домам Хохокам. Мысль о том, что он собирался сделать, заставила его сердце забиться быстрее и сделала его кожу холодной. Первый раз в жизни он всерьез думал совершить преступный акт.
Район Домов Хохокам утопал в огнях освещения и шуме музыки из громкоговорителей и голосов детей, игравших на улице, покуда их родители рассматривали дома.
Он поехал дальше, через Месу, развернулся и двинулся обратно через Темпе до Ван Бурена и дальше. Он срезал угол на север, потом на восток, до тех пор, пока не оказался в городке Скоттсдейл. Здесь он остановился на полтора часа в маленькой таверне. После роскоши четырех рюмок «Бэт 69» Роберт остановился. Больше он не хотел — скорее, боялся принять больше, потому что ему не улыбалось быть пьяным, когда он приступит к делу.
Когда он вернулся к Домам Хохокам, свет уже не горел, и в пустыню вернулось безмолвие. Он припарковал машину позади дома, в котором побывал в полдень. Одетым в перчатку правым кулаком Вольф разбил окно, давшее ему доступ в комнату отдыха.
К тому времени, когда он оказался внутри комнаты, он тяжело дышал и сердце его билось так, словно он пробежал несколько кварталов. Хоть и испуганный, он улыбнулся про себя. Человек, много проживший в своем воображаемом мире, он часто мнил себя взломщиком — не заурядным, конечно, а Раффлзом, вором-джентльменом. Теперь он знал, что его уважение к закону было слишком сильным, чтобы он стал когда-нибудь крупным преступником или даже мелким. Совесть мучила его из-за этого маленького проступка. Более того, мысль о возможной поимке чуть не заставила его плюнуть на рог. Прожив тихую, достойную и респектабельную жизнь, он погибнет, если его заметят. Стоил ли рог того?
