Они выпили и закусили. Потом Гнедой снова зевнул.
- Спать охота, - поморщился он. - Что-то мне с утра охота спать... И чем больше сплю, тем больше хочется. Отчего бы это, Живоглот? Как полагаешь?
- Не знаю... А как с планом-то?
- С планом? А что как? Отличный план, за дело стоит взяться. Возьмем пол-"лимона" баксов за просто так... Разве такие деньги на дороге валяются, а, дружище Живоглот? На дороге и рваный рубль редко попадается, а тут...
- А сколько дать этому... Лычкину?
- Двадцать процентов. Надо уметь быть благодарным за хорошую идею... Кстати, этот Лычкин не родственник ли бывшему директору гастронома Лычкину Гавриилу Михайловичу?
- А как же? Родной сын...
- Крутейший мужик был Гавриил Михайлович, уважали его... Только любил пыль в глаза пустить, повыпендриваться...
- Так ты что, знаком был с ним? - удивился Живоглот.
- Конечно, знаком, Эх, дружище, знал бы ты, с какими людьми я был знаком... С писателями, артистами, музыкантами... А с директором гастронома Гавриилом Михайловичем Лычкиным коротал время в Бутырской тюрьме, куда попал по недоразумению и подлому наговору.
- Кто попал по наговору? - не понял Живоглот.
- И я, и Гавриил Михайлович попали в Бутырскую тюрьму по недоразумению и подлому наговору, - стал втолковывать тупому собеседнику Гнедой. - Это было в восемьдесят третьем году, андроповщина, слыхал? Борьба с коррупцией, всеобщая чистка, возврат к ленинским каким-то там нормам... В те годы некоторые директора гастрономов и вышак получали, вот в какие страшные времена наше поколение жило, дорогой мой братан Живоглот... Ты тогда только начинал свою благородную деятельность, а мы... - вздохнул он, выдавая себя чуть ли не за жертву репрессий коммунистического ада, хотя Живоглот прекрасно знал, что именно в восемьдесят третьем году Гнедой был осужден по сто третьей статье за убийство женщины с целью ограбления и получил за это восемь лет, из которых отсидел всего несколько месяцев, оправданный вышестоящим судом. - Да, хорошо держался Гавриил Михайлович, настоящий мужчина был, царство ему небесное... Всем нам хорошо известный Петя Сидельников хотел его на халатность вытащить, - продолжал Гнедой, - он мог бы, ушлый, падло. Халатность не проскочила, но тринадцать для него тоже очень неплохой вариант. Жаль, здоровьичко подвело, а то бы вышел по амнистии, сейчас бы миллионами ворочал... Нет, молодец, однако, Петя Сидельников... А так-то Лычкин на расстрел тянул, не хуже директора Елисеевского, заслуги никак не меньше... Хотя, конечно, за хищения человека к вышке приговаривать - большой грех, ох, большой... Я вот за иные дела и то до вышачка сильно не дотянул, обидно даже... Глупые у нас законы, Живоглот. Впрочем, не нам об этом судить, наше дело их выполнять либо не выполнять. Это уж на наше усмотрение... Давай еще выпьем... А насчет дела, значит, Лычкину двадцать процентов, по-честному, из уважения к его покойному батюшке, так-то бы и десяти хватило, а то и вовсе можно было бы ничего не дать или девятью граммами отблагодарить. Но это грех, Живоглот, а греха надо по возможности избегать... Гавриил Михайлович был человек благородный, щедрый, делился всегда с нами, советы давал хорошие. И, главное, относился уважительно, не свысока, а это я больше всего ценю... Мы с ним говорили, как интеллигентные люди, о литературе, о музыке, о театре... Хотя вот по части театра не могу сказать, что он мог быть мне интересным собеседником, не очень сведущ... А вот по части поэзии, помнится, он процитировал какое-то стихотворение Гумилева, которое мне было неизвестно... Ладно, - вдруг прервал он себя. - Итак, Лычкину - двадцать, а вместо этого Дмитриева Комар пойдет, он похож на представителя фирмы, морда очень протокольная, сам его опасаюсь... Ну а кто Дмитриева на себя возьмет, это уж ты сам реши, людишки у тебя есть.
- Это лучше Амбала никто не сделает, - сказал Живоглот.
- Пускай, пускай, можно, можно, - согласился Гнедой. - У него ни стыда, ни совести, ни комплексов... Удачная кандидатура. Комару десять штук, у него работа тонкая, ну а Амбалу подкинешь, сколько найдешь нужным, штуки две, от силы три, не больше, ну а остальное... - он развел красивыми холеными руками с золотыми перстнями на пальцах, - в наш общак... По-моему, я правильно рассудил, никто в обиде не будет, ни я, ни ты, ни этот самый Лычкин...
