Было бы чего понимать: он, видите ли, будет меня, негодяя-разбойника, гонять, шпынять, а потом прямо на глазах у Салюте ухлопает. Ничего себе!
— Не буду я разбойником, — сказал я и глянул на него в упор.
— Скажите пожалуйста! А почему? — удивился Алоизас.
— Сам сказал: одежка неподходящая, — брякнул я. Не объяснять же ему...
Алоизас задумался. Зато Салюте наконец-то заметила мой новый костюм.
— Ой, Пранас, какой ты нарядный! — она всплеснула руками и широко раскрыла свои васильковые глаза.
У меня сразу отлегло от сердца. А что — я могу и разбойником, пожалуйста. Да хоть людоедом, если пожелает Салюте, если она будет играть. Я уже было открыл рот, чтобы сказать Алоизасу, что согласен, но бессовестный городской проныра и тут меня опередил:
— Не хочешь в разбойников, придется в прятки. Больше не во что. Ладно?
— Давайте, давайте! — запрыгала Салюте.
— А кто первый водит? — спросил Алоизас.
— По считалке, — ответил я. — Кому выпадет.
Двор дяди Доминикаса я знал не хуже своего собственного. Все его закоулки, тайнички, сарайчики, навесы были мне знакомы как нельзя лучше: ведь мы с Салюте играли тут в прятки тысячу раз. Спрятаться можно в сарае — есть там один особенно темный, захламленный угол; можно удрать в сад и забраться в разросшийся куст жасмина, можно затаиться за ульем, за яблоневым стволом — тебя не видят, а ты видишь все, что делается вокруг. Правда, за ульем сегодня не присядешь: день погожий, пчелы знай снуют туда-сюда, носят мед с полей и лугов, где пасет коров пастух Симонас. И хоть бы ветерок подул, так нет же, испугался солнышка, улетел куда-то за далекие леса. Не дрожат листья на деревьях, не гнутся травы, не колышутся цветы, а небо такое яркое, чистое, слепит глаза.
— Шла кукушка мимо сети... — завел Алоизас и стал тыкать всех в грудь.
— Постой! — перебил я его. — Я другую знаю... Во как: тары-бары-растабары, ходил заяц по базару, захотел хомут купить, выходи — тебе водить.
— Эге, ты все с себя начинаешь, — заметил Алоизас.
— Пожалуйста, могу и с тебя! Тары-бары... растабары...
Водить выпало мне. Я уткнулся носом в дощатую стену сарая, закрыл лицо руками и сосчитал до тридцати.
— ...четыре, пять — я иду искать!
— Нет, нет еще! — крикнула Салюте.
Я выждал еще немного и пошел. Куда это они забрались? Обошел сарай, заглянул внутрь, присмотрелся — никого. И в темном углу никого. Двинулся в сад...
Надо же! Из-за поленницы, почти у меня из-под носа выскочили оба. Салюте первая домчалась до сарая.
— Палочки-стукалочки, я тут! — захлопала ладошкой по стене сарая Салюте.
Я увидел, что Алоизас тоже бежит к сараю. Вот-вот доскачет — тогда мне опять водить. Но вдруг он споткнулся о какую-то деревяшку и мне на радость шлепнулся недалеко от сарая. Я, конечно, его обогнал и «застукал».
— Это нечестно! — закричал он. — Нечестно! Я же упал!
— А кто виноват?
— Понатыкали тут всяких рогатин, ну вас!
Рассудить нас должна была Салюте. Как она скажет, так и будет. А она не спешила. Задумалась и губы надула.
— Ничего не поделаешь, Алоизас. Все-таки водить тебе, — решила Салюте.
Алоизас покорно отвернулся к стене, а я рад-радехонек. Схватил Салюте за руку и зашептал:
— Побежали в сад, а? Я там такое место знаю... Ни за что не найдет!..
Мы с ней забрались в самую гущу разросшегося жасмина. Сидим, отдышаться не можем — так запыхались. Смотрим, как Алоизас нас ищет.
А он, между прочим, не собирается из кожи вон лезть. Послонялся по двору, заглянул туда-сюда, потом вынул из кармана свой противный браунинг, пальнул в воздух и заорал:
— Эй вы, разбойники! Держитесь! Ни одного не пощажу! Ну смехотура! — и он вразвалочку пошел прямо к нам.
— Подсматривал! Ясное дело — подсматривал! — зашептал я. — А я хотел тебе рассказать, что было на гулянье. И про «Орлеанскую деву», это драма... Пока он нас ищет... Пусть заново водит... Мы перепрячемся.
— А ты расскажи. Пусть Алоизас тоже послушает.
— Ему неинтересно, — я исподлобья глянул на своего соперника. А Салюте — тоже хороша: не понимает, что я только ей одной хочу рассказать, а этот Алоизас мне ни к чему, скорей бы проваливал в свой окаянный город. Никому он тут не нужен.
