— Пранук! Ты куда? Сними-ка крышку с большого котла, — крикнула в открытую дверь кухни мама.
Я оглянулся: мама у стола месит тесто, а на плите пыхтит, шипит большой котел, крышка так и прыгает. В этом котле — картошка для свиней.
— Сама сними! — как-то вдруг вырвалось у меня, и я спрыгнул с крыльца на дорожку.
— Погоди! — грозно крикнула мама.
Она шагнула в сени, взяла со стены ремешок — путо — и раз-другой протянула меня по мягкому месту.
— Ишь неслух! От рук отбился!
Мама сердито кинула ремешок в угол и, вся красная, вернулась в кухню. Я разобиделся. Бросил в сенях молоток, пилу и клещи, побежал на гумно. Там я зарылся лицом в солому и расплакался. За что меня бьют? Разве я ошиваюсь без дела? Ведь я работать собирался — инструменты взял! А она будто не видит! Раньше меня никто не бил — ни отец, ни мамаша, а сегодня вдруг ни за что ни про что... Уйду из дома, пусть сами живут. Никого мне не надо: ни отца, ни мамы, ни Барбоски противного, даже Костаса не желаю видеть. Одной только Салюте напишу письмо, пусть знает, где я... Я повернулся на бок, рукавом вытер слезы, а они все лились да лились... Нет! Никуда я не убегу. Лучше помру. И пусть тогда плачут и мама, и отец, пусть свечи жгут, пусть... Я буду лежать в гробу и мне будет все равно... А Салюте? И она пусть живет в свое удовольствие, пусть бегает со своим бессовестным Алоизасом по циркам, по театрам, мне-то что — я буду лежать в сырой и холодной земле и ни-че-го не почувствую...
А сено так пахнет, а солома так тихо шуршит... Так хочется спать...
Я проснулся от громкого голоса. А, это тетя Катре, Салютина мама. Я прислушался... Так и есть: разговаривает с моей мамой.
— Где же твой мужичок, Она? — спрашивает тетя Катре.
— А ты не знаешь? На сплав ушел, с Костасом...
— Пранукас где, спрашиваю.
— Больно я знаю... С ним теперь без ремня не сговоришься!
— Беда с этими ребятишками... Моя краля в город просится, в цирк. Скажи на милость! А этот, даром что отец, уши развесил... Едут в воскресенье! Ты бы, Она, тоже мальчонку отпустила, на пару веселее будет.
— Что ж, пускай съездит...
Они еще немного постояли во дворе, поболтали, потом тетя Катре ушла к себе.
— Пранукас! — громко, на весь двор, позвала меня мама. — Где ты, Пранукас?!
Пусть зовет, пусть кричит — не откликнусь ни за что. Буду молчать, как самый настоящий покойник...
Мамины шаги уже возле овина. Открывает дверь.
— Пранукас! — снова позвала мама, но уже не сердито, а с тревогой в голосе. А так как я молчал, она с беспокойством спросила сама себя: — Куда же он подевался? Не случилось бы чего...
Тут мне стало так жалко маму, что я забыл о своей обиде. Быстренько скатился с сеновала, выскочил во двор:
— Мам, я тут! Вот он я!
— А, вот ты какой... Ишь куда залез... Погляди, что тебе тетя Катре принесла. Пойдем отведаем.
В руках она держала полную банку меда — золотистого, солнечного.
Мама налила в блюдечко меда, отрезала ломоть хлеба.
— Макай, не жалей, — кивнула она мне.
— И ты тоже!
— Мед — лекарство на зиму. От кашля, от простуды помогает, да и при всякой хвори хорошо. А тетенька Катре не только с медом пришла. Доминикас в воскресенье в город едет, Салюте в цирк везет. Может и тебя прихватить заодно.
Я ел и молчал.
— Дам тебе денег на билет, поесть соберу...
— Не поеду я, мам...
— Это почему же?
— Неохота.
Мама подошла ко мне и погладила мои распатланные, длинные вихры.
— Уж не захворал ли? — спросила она.
— Здоров я, мам...
Она опять погладила меня по голове, и я вдруг прижался к ней, обнял за шею.
— Как там наш папка с Костасом? Увязали уж плоты или нет? Вдруг к нам поплыли...
Я схватил мамину руку и прижался к ней выпачканными медом губами.
3
Сквозь сон я услышал, как поет рожок. Даже не открывая глаз, я видел, как по середине улицы проходит Симонас и трубит, запрокинув голову. Тру-ру-ру! — слышу я. — Трууу! Вовсе не для моего удовольствия играет Симонас — он поторапливает хозяек: заканчивайте дойку, выводите скотину за ворота, на выгон пора! Тру-ру-ру!
— Пора, Пранукас, — затормошила меня мама.
Она брякнула ведром и ушла доить Белянку. А мне так не хочется вставать, так тянет зарыться в подушку и досмотреть сон. К тому же вчера я порядком устал — целый день трудился не покладая рук в своем королевстве. И не зря: почти все уже готово, близится долгожданный день.
