И вдруг в глазах потемнело, он больше ничего не видел, только оглушил протяжный, пронзительный звук, будто взвыла пожарная сирена.
10
стараешься пересчитать цвета, но они все время движутся, не разберешь, где кончается один и начинается другой. Считай по одному, считай и называй. Синий, зеленый, желтый, красный, да, но еще сколько в промежутках, даже не знаешь, как они называются. И все время движутся и перемешиваются. Большая красная клякса разрастается и заслоняет все остальное. Берегись, она надвигается на тебя. И теперь красное только по краям, красная рамка, а внутри лимонно-желтое. Но берегись, посередине черное пятнышко, оно разбухает и надвигается на тебя. Корчатся зеленые червячки, корчатся и пропадают. Стараешься выбрать один, присмотреться к нему, а он корчится и пропадает. Смотри, там еще один, но он корчится и пропадает.
…И мамин голос зовет — Генри, Генри.
Что ж, если ей нужен Генри.
— Да, мама.
— Вот выпей это.
— Да, мама.
И у губ край стакана, и вкус — такая мерзость. Он попытался проглотить, но не смог, все выплюнул.
И мама говорит — ох, Генри…
тонешь, бьешься, не уйти бы с головой, вода свищет, кипит, захлестывает уши. Тонешь, вода закупоривает ноздри о нет, нет. Размахиваешь руками, загребаешь, уходишь вглубь, бьешь ногами, надо продержаться, бьешься, стараешься не дышать, только гул в ушах, и ни проблеска, сплошная, непроглядная тьма. Тяжесть, и тишина, хотя еще слышится гул, тяжесть, и нечем дышать, ноздри закупорены, и жжет в груди, огонь, но загребаешь и ногами бьешь, не сдаешься, если даже нет нет. И все-таки тонешь, захватила и держит тяжесть, и разрываешься, растворяешься, умираешь нет НЕТ. И потом всплываешь, и плачешь, мокро, слезы ручьями, плачешь, потому что так легко лежать, и дышать, и покачиваться на плаву, чуть плещет вода, сияет свет, покачиваешься
…И слышны голоса, и мама говорит — да, доктор. Непременно, доктор, не забуду, сделаю. Но незачем открывать глаза и смотреть. Мама здесь, значит, все хорошо. И с нею, наверно, все хорошо, раз она здесь и разговаривает с доктором. Стало быть, не о чем беспокоиться…
э плакса, плакса, сбежал домой из школы, плакса, если младенчик держится за мамочкину юбку, нечего ходить в школу, еще напрудит в штаны. Плакса. Маме нужны очки и она не видела о-о вот я весь с башки до пят и у Силача язык чуть не пополам и кровь капает бежит струей и сам бежишь дома возле мамы не страшно. Ты никому не сказал, не сказал, нет, нет, но убежал домой, возле мамы не страшно и тогда с тобой не может случиться ничего плохого. И с мамой тоже, а было столько крови, кровь капала и текла, и вокруг коровы грязь вся в крови и сзади торчала еще одна нога нет нет. Потому что потому что, потому, и всё. Что — потому? Потому что я не мог удержаться. Но ты ДОЛЖЕН был удержаться, такой большой мальчик, ты уже не младенец, ты становишься взрослым. Подумать только, все эти годы я так старалась, столько для тебя сделала и не сумела воспитать тебя ЧИСТЫМ душой и телом. И Черри нет нет. Бедный малыш, и Черри в красной шляпке, а было красное потому, потому и потому о нет. И Черри сидела в машине позади и зазвонил колокол и опять зазвонил, и еще, и так было чудесно нет нет. Потому что, потому что Черри нет нет. Но мама всегда здесь, внутри клубка и видишь Быстроногого Оленя и мама говорит тебе пора спать нет нет. Заставила тебя нет не надо нет. Но когда тебя тошнило мама всегда приходила и придерживала тебе голову пока
…И мамин голос — проснулся, Генри?
— Да, мама.
И приходится мерить температуру.
— Градусник под язык,— говорит мама,— и смотри не раскуси его.
— Да, мама.
— Тебе получше?
— Да, мама.
И мать говорит — Эх ты, растяпа, надо же — взял и заболел.
И он сглотнул, хотел заговорить и раскусил, ох, но это же нечаянно. И мерзкий вкус во рту, и он старается выплюнуть, и мама говорит — ох, Генри…
дядю Боба не видно среди роз, но, когда выглянул, все лицо облеплено лепестками и ухмыляется, и снизу протянулась рука, а в ней стакан с пивом и пена через край. И цепляешься за мамину руку и прячешься за мамину юбку чтоб дядя Боб тебя не увидел. Если можно прибежать к маме или к отцу, ничего худого с тобой не случится. Но дядя Боб на заднем сиденье, держит Черри на коленях, и ее красная шляпка вовсе на нем, а не на Черри, и машина катится в провал, и дядя Боб обхватил Черри обеими руками, и оба смеются и подпрыгивают вверх-вниз, и ты говоришь — мама, правда, это гадко? Такой дряни туда и дорога. И звонил колокол, и мама поцеловала тебя на прощанье, и пришлось поехать, пришлось, а ты так хотел остаться дома и заботиться о ней. Но пришлось сидеть в машине с Черри и с дядей Бобом, и они смеялись, а ты плакал. Вниз, вниз, все темней и темней, тебя закрыли наглухо, не выбраться. И умереть, глаза засыпает землей, и нечем дышать. И в темноте слышно, Черри с дядей Бобом смеются и слышно — целуются. О нет нет. И хочешь только одного — остаться с мамой и заботиться о ней, а она будет заботиться о тебе, уютно, как птенчику в гнездышке, хоть ей иногда и приходится говорить отцу, чтоб он тебя выпорол. О-о. Гадкий, гадкий. Но ты ДОЛЖЕН удержаться. Дурные, грешные люди. Что будет с миром, если не станет таких хороших людей, как папа с мамой. Которые тебя любят. И отче наш иже ecu
