Митридат от изумления не сразу нашелся, что сказать.
Это невозможно! — воскликнул он, сев на постели и отстранив руки матери, хотевшей его обнять. — Это дико!.. Это чудовищно!.. Как такое тебе могло прийти в голову!
— Разве нам плохо вдвоем, Митридат? — спрашивала Лаодика, умоляюще сложив руки. — Разве ты не любишь меня? Не жаждешь как женщину?..
— Страсть — это одно, а брак — совсем другое, — говорил Митридат, подкрепляя свои слова возмущенными жестами. — Я твой сын, пойми же это! Ни один человек в Синопе не одобрит подобного брачного союза, клянусь чем угодно! Более того, нас будут осуждать за это на каждом углу, в каждом доме.
— Я знаю, как утихомирить страсти, — спокойно возразила Лаодика, поглаживая бедро Митридата, словно стараясь этим его успокоить. — Я скажу, что ты не сын мне, что мой настоящий сын был убит Багофаном два года тому назад. Тем более, что многие видели голову того несчастного, привезенную хазарапатом, и ни у кого тогда не возникло подозрения, что это не ты — такое было сходство. Мне нетрудно будет доказать все это. Конечно, с твоей помощью, Митридат.
Сын молчал, взирая на мать. Услышанное не укладывалось у него в голове.
— Ты по-прежнему останешься царем, и имя у тебя будет то же самое, — шептала Лаодика, переплетая свои ноги с ногами Митридата и страстно прикасаясь к нему. — Из меня получится прекрасная любящая жена, вот увидишь, мой дорогой. Наше счастье будет зависеть лишь от нас двоих. И кто знает, может, я рожу от тебя ребенка, сына или дочь. Признаться, мне очень хочется этого. Все, что я хочу, — это засыпать и просыпаться счастливой.
Мысли Митридата окончательно перепутались после последних слов матери. Он был готов поверить, что спит и видит все это во сне. Ему казалось, роковая история мифического царя Эдипа воплощается наяву и страдания, перенесенные сыном Лаия, уготованы и ему, Митридату.
— Я шокировала тебя, извини, — улыбнулась Лаодика, пригладив растрепанные волосы сына. — Поговорим об этом утром на свежую голову, а теперь предадимся-ка лучше более приятному занятию.
Однако прежнего пылкого любовника будто подменили: уста его словно окаменели, руки лежали неподвижно, в теле не чувствовалось всепоглощающего желания.
Сын охотней забрался бы под одеяло, если бы не настойчивое желание Лаодики вновь соединиться с ним. Ее ласковые умелые руки завладели расслабленной мужской плотью.
Митридат, которому было лень пошевелиться, завороженный, наблюдал, как у него на глазах растет и вытягивается его трепетный разгоряченный жезл, в эти упоительные мгновения казавшийся ему символом мужской силы, источником наслаждения, почти священным предметом, перед которым должны пасть ниц все женщины мира.
Та, что склонилась над жаждущим женского чрева фаллосом, лаская его языком и осыпая поцелуями, в этот миг представлялась Митридату Иокастой, супругой и матерью царя Эдипа.
По мере того как всепроникающее возбуждение захватывало все его существо, в Митридате росло восхищенное обожание той, что так тонко чувствовала тело своего любовника, будто свое собственное. Ее прикосновения лишь усиливали желание отдаться ей, доверить свое растревоженное смелыми ласками естество в полной уверенности, что она не расплещет ни капли из той чаши наслаждения, из которой пьют только вдвоем, только на ложе любви.
Эта изогнутая женская спина, блестевшая в свете бронзовой лампы, эти плечи и руки, излучавшие тепло, эти округлые белые бока и бедра, подчеркивающие гибкость тонкой талии, линия шеи, волосы, золотым потоком упавшие на ложе, — все в этой женщине притягивало вожделенный взгляд Митридата.
Он уже не мучился и не сожалел, что страсть матери к нему завела ее так далеко, а испытывал какую-то приятную покорность судьбе.
Утром все разрешится само собой, думал он, погружая пальцы в тепло материнских волос. Днем его мать, конечно, одумается, иначе и не может быть. Она же неглупая женщина! Сейчас над ней довлеет страсть, как, впрочем, и над ним…
Однако и при свете дня Лаодика осталась при своем мнении, приводя новые доводы, довольно нелепые и абсурдные. Ей же они казались очень убедительными.
