Йоран Андерсон поднялся и продолжил:
— Когда в следующий раз ты посмотришься в зеркало, Пауль, ты увидишь там меня. Я буду жить в тебе.
Пауль Йельм молча сидел на кровати. Ему нечего было сказать. Он не в силах был говорить.
— Если позволишь, — произнес Йоран Андерсон, — я хотел бы закончить партию в дартс.
Он вытащил из кармана рулетку и дротик для дартса. Положив дротик на стол перед собой, он стал отползать, нацелив пистолет на Йельма, к двум связанным фигурам в углу. От неподвижного массивного тела Альфа Рубена Винге он отмерил определенное расстояние, сделал на полу отметку чуть в стороне от стула и вернулся назад. Сел, положил рулетку на пол, взял дротик и взвесил его в руке.
— Ты знаешь, как играют в пятьсот одно, — сказал он. — Нужно идти от 501 очка до нуля. Когда в банке я встретился с Бычьим глазом, мне оставался один бросок до выхода. Он у меня остается до сих пор. А я никогда не оставлял партию недоигранной. Ты знаешь, что такое выход?
Йельм не отвечал. Он просто смотрел.
Андерсон занес дротик.
— Чтобы дойти точно до нуля, нужно попадать в определенные сектора внутри зоны удвоения. Именно так я сейчас и должен метнуть дротик. Но обычно игра длится меньше четырех месяцев.
Он поднялся и подошел к отметке на полу.
— 237 сантиметров. Ровно столько, сколько я отмерил в гостиной.
Андерсон занес дротик, прицелившись в Йельма. Йельм просто смотрел на него. Аня Парикка в ужасе наблюдала эту сцену. Даже Винге приоткрыл глаза. Они тоже были устремлены на дротик.
— Это тот самый дротик, который я пятнадцатого февраля вытащил из глаза Быка дома в Альготсмоле, — сказал Андерсон. — Настало время для выхода.
И он метнул дротик в Альфа Рубена Винге. Дротик попал в живот. Глаза Винге широко раскрылись, но из заклеенного скотчем рта не вырвалось ни звука.
— Зона удвоения, — пояснил Йоран Андерсон. — Выход. Игра закончена. Очень длинная партия.
Он снова подошел к Йельму и сел на корточки рядом с кроватью. Его пистолет все еще был направлен на полицейского.
— Когда я играю, — спокойно произнес Йоран Андерсон, — я становлюсь очень сосредоточенным. А когда игра заканчивается, я снова становлюсь обычным. Напряжение исчезает. И я могу окунуться в будни с новыми силами.
Йельм все еще не мог разомкнуть губ и не произнес ни слова.
— А будни, — продолжал Йоран Андерсон, — будни означают смерть. Я бы очень хотел, чтобы ты подхватил мое тело, когда оно упадет.
Он засунул глушитель пистолета себе в рот. Йельм не мог пошевелиться. «Окаменевший освободитель заложников», — мелькнуло у него в мозгу.
— Выход, — невнятно объявил Йоран Андерсон.
Прогремел выстрел.
Звук вроде бы оказался громче, чем ожидалось.
Андерсон упал прямо на Йельма. Тот подхватил его тело. Ему показалось, что стекающая по нему кровь была его собственной.
Он посмотрел на окно над Аней и Винге. Повсюду валялись осколки стекла. Шторы были разорваны. Черная голова Хорхе Чавеса виднелась в проеме окна.
— Плечо, — констатировал он.
— Аа, — только и смог вымолвить Йоран Андерсон.
Здесь был даже Гуннар Нюберг. Он сидел на своем обычном месте, его голова была туго обмотана бинтами, так что он напоминал мумию из старого фильма ужасов. Ему, конечно, рановато было приходить сюда.
Но они сидели на своих местах, готовясь попрощаться друг с другом и вернуться назад в свои полицейские отделения в Худдинге, Сундсвалле, Гётеборге, Вэстеросе, Стокгольме и Нака. Позднее июньское утро. Летний отпуск спасен.
Настроение у всех было какое-то нерешительное. За столом царило молчание.
Ян-Улов Хультин вышел из своей таинственной двери и оставил ее открытой. За ней виднелся обычный туалет.
Тайна исчезла, осталась только дымка.
Хультин со стуком положил на стол толстую карту, сел и вздел очки на свой большой нос.
— Так-так, — произнес он. — Маленькое подведение итогов ночи. Йоран Андерсон находится в больнице, где ему лечат легкое ранение плеча. Альф Рубен Винге находится в той же больнице из-за столь же легкого ранения прямой кишки. Аня Парикка, как неожиданно выяснилось, находится в самом плохом состоянии: она проходит курс интенсивного лечения от психического шока. Мы очень надеемся, что она скоро поправится. А как ты, Пауль?
