Вскоре колышущиеся навесы над табачными, галантерейными и мануфактурными магазинами сменились особняками, окаймленными декоративными чугунными оградами, как подбородок иной раз окаймляют усы. Хотя самый богатый из всех нуворишей, мистер Астор, и отказался покинуть громадное каменное здание на углу Бродвея и Принс-стрит, среди новоявленных богатеев все же распространилась мода выставлять напоказ состоятельность, отстраивая замки в северных окрестностях Хьюстон-стрит. Именно в этом кичливом районе я и оказалась, свернув по Бликер-стрит к западу. В сапожках, предназначенных для чинных прогулок по благоустроенной площади, а не для полуторамильных походов, я, мучаясь от боли, просеменила мимо величественных кирпичных домов на Лерой-плейс, куда частенько бывала звана на чай. Возле нарочито огромного дома писателя Джеймса Фенимора Купера[13] (его жена нередко демонстративно жаловалась: «Он слишком роскошен на наш незатейливый французский вкус») я повернула направо, на Лоуренс-стрит.
Теперь, когда цель похода была уже близка, я ускорила шаги настолько, насколько позволяли натертые ноги и проклятый корсет, и элегантно проковыляла мимо обветшалых конюшен, кузниц и маленьких деревянных домишек, где жили те, кто обслуживал окрестные дворцы. Наконец я оказалась в квартале от Вашингтон-сквер и подошла к Амити-плейс, еще одному островку, застроенному четырехэтажными жилыми домами в классическом стиле, которые были обнесены черной чугунной оградой. В заиндевелом окне на третьем этаже виднелся овал чистого стекла, и в него выглядывали два детских личика.
На сердце у меня потеплело. Я открыла кованую чугунную калитку, преодолела шесть каменных ступеней крыльца и толкнула дверь в квартиру.
Винни, пяти с половиной лет от роду, помчалась вниз по узкой лестнице, стоило мне появиться в передней.
– Мамочка, он купил твои стихи?
– Держись за перила! – воскликнула я.
Вторая моя дочь, Эллен, годом старше сестры и куда более осмотрительная, гораздо осторожнее спускалась следом.
Винни бросилась ко мне. Из комнаты наверху раздался ужасающий грохот, а вслед за ним – нечленораздельный раздраженный вопль моей подруги Элизы.
Эллен благополучно добралась до подножия лестницы и протянула руки, чтоб взять у меня плащ и шляпу.
– Генри плохо себя ведет.
Я поглядела на нее:
– Да уж! Я слышу.
– Мамочка, – настаивала Винни, – этот дядя купил твои стихи?
– Именно эти – не купил. Но попросил принести другие.
Я разжала кулак затянутой в перчатку руки. На ладони лежала пара мятных леденцов, которые я, ожидая мистера Морриса, прихватила с блюдца на его письменном столе. Винни разулыбалась, демонстрируя дырку на месте недавно выпавших передних зубов, и бросила конфетку в рот.
Прежде чем взять свой леденец, Эллен поудобнее перехватила мою одежду. Ей нет и семи, а она вечно угрюма, как дама из общества трезвости в канун Рождества.
– Тебе нужно написать детскую книжку, – сказала она, когда я стащила с себя перчатки. – Твои истории для детей всегда покупают.
– Я пытаюсь расправить крылья. Что сказать о птицах, которые так и не расправили свои крылья?
Леденец во рту Винни загремел об оставшиеся зубы, когда она загнала его за щеку и сказала:
– Они никогда не научатся летать.
– Тебе не надо уметь летать, мама, – сказала Эллен, – тебе надо зарабатывать деньги.
Откуда она знает такие вещи? Я в ее возрасте наряжала бумажных куколок. Будь ты проклят, Сэмюэл Осгуд, за ее тревоги и поруганное детство. Я могу на все лады расписывать дочерям, как ты заботишься о нас, но она видит тебя насквозь, невзирая на мои сказочки.
– Сейчас мне нужно помочь миссис Бартлетт, – бодро сказала я. – Винни, как твое ухо?
Она с опаской коснулась уха, из которого торчали клочки ваты:
– Болит.
Тут с лестницы раздался топот. Маленький мальчик в помятой блузе спускался вниз следом за простоватой, но добродушной с виду дамой примерно одного со мной возраста, которая, в свою очередь, шла за миловидной краснощекой ирландской служанкой с только-только научившимся ходить малышом на руках.
– Фанни! – воскликнула Элиза. – Хвала небесам, ты вернулась. У меня есть новости!
