— Почему бы кому-нибудь из сослуживцев вам не помочь?
— Да ведь нет никого. И вообще — я, наверно, единственный, кто будет уволен по этому списку. Из тех, кто вступал тогда в полк вместе со мной, никого не осталось; кто заново завербовался как ветеран, кто убит, а кто дезертировал, кто умер, не выдержав трудностей, кто уехал домой по ранению. Изо всех — я один.
— Поразительно!
— Да, очень странно. Эта кампания в Шенандоа изрядно потрепала наш полк. Нас было четыреста человек в начале боев, а когда я уехал, оставалось полторы сотни.
Штатский не без удивления слушал военного: деловитость рассказчика казалась ему бесчувственностью. А военный тем временем тер себе лоб и глаза, не столько растроганный, сколько просто желая прийти поскорее в себя и взяться за дело.
— Не советую вам начинать эту работу сегодня, — предостерег его доктор.
— Придется начать, осталось всего три дня.
— Тогда начинайте. Составьте ваш список, это ведь самое главное, а мы вместе с Лили возьмем на себя копии.
— В самом деле? Вы очень добры!
Назавтра в девять утра Колберн вручил Равенелу готовый список. В продолжение двух дней доктор и Лили прочили ему копии, а Колберн лежал в постели, настолько измученный, что не в силах был даже поднять головы. На четвертый день он отправился поездом в тот городок, где была сформирована рота, и там был уволен честь честью из армии, как офицер, отслуживший сполна свой срок. Вечером, возвратившись, он свалился без чувств у дверей Новобостонской гостиницы; его там нашли служители, отнесли в номер, и он провалялся в постели еще двое суток. Потом поднялся, облачился в штатский костюм и нанес визит миссис Картер. Она удивилась и даже была немного испугана, увидев, как он исхудал и как бледен, воскликнула: «Ах, капитан Колберн! — но тут же добавила, чтобы сделать ему приятное: — Вы — молодцом, а я так боялась за вас».
Благодарный и тронутый, он задержал на мгновение ее руки в своих, заглянул ей прямо в глаза радостным взором, потом сел и сказал:
— Спасибо, что вы обо мне беспокоились. Я быстро окрепну. Я решил, что три месяца посвящу исключительно отдыху.
Измученный Колберн произнес слово «отдых» с особенным выражением.
— И не зовите меня «капитан». Мне наскучило быть капитаном, и хватит с меня. К тому же я теперь штатский.
«Наверно, ему обидно, что он возвратился из армии в прежнем чине», — подумалось Лили.
— Когда вы больны, мы всегда тут как тут, чтобы о вас позаботиться, — сказала она. — Помните, как мы нянчили вас в Тэйлорсвилле. Правда, потом вам пришлось немножко подраться.
— Как это было давно, — сказал Колберн задумчиво. «И сколько с тех пор перемен», — хотел он добавить, но вовремя спохватился, боясь причинить ей боль.
— Да, это было давно, — тихо откликнулась Лили, тоже задумавшись обо всем, что случилось с той давней поры и что волновало ее много больше, чем Колберна. Он продолжал глядеть на нее серьезно и пристально, с острой жалостью в сердце, вспоминая о тяжких ее испытаниях, о ребенке, о гибели мужа. «Да, ей пришлось побывать в более страшных сражениях, чем мне», — думал он про себя, поражаясь, что горести мало ее изменили, и решив под конец, что она стала еще привлекательнее. Ему очень хотелось сказать, как глубоко он сочувствует ее тяжкой утрате, но первым затронуть этот мотив он не решился. Лили тем временем мучительно размышляла о том же и, ничего не сказав, отвела эту мысль совсем.
— Познакомьте меня с малышом, — сказал наконец Колберн.
Она вспыхнула яркой краской, но не столько от радости и материнского счастья, сколько вновь испытав как бы девический стыд. Колберн понял ее ощущения, припомнил, что так же она заливалась румянцем, когда он увидел ее в первый раз после свадьбы. То была застенчивость женщины, вынужденной признать: «Да, я не та, какой вы меня знали прежде».
— Он уже не малыш, — засмеялась она. — Он совсем взрослый мальчик, ему больше года. Идемте, я вас познакомлю.
Они пошли в ее комнату, и он преисполнился тотчас восторга и благоговения, словно его ввели в храм. Ирландка Розанна, сидевшая подле кроватки за чтением молитвенника, подняла свою старую голову и критическим оком через очки оглядела пришельца. А в кроватке лежал круглолицый крупный младенец, краснощекий и загорелый; разметавшись во сне, он раскинул ручонки и выставил пухлую ножку поверх одеяла.
