— Замечательное письмо, — сказал Равенел, прослушав послание Колберна, посвященное битве при Сидер-Крике.[163] — Столь блистательного описания битвы я не встречал ни у древних, ни у новейших авторов, ни у Тацита,[164] ни у Нэпира. — Как обычно, доктор был склонен к неумеренным похвалам. — Элисон со своими лавинами кавалерийских атак, разбивающимися о гранитный утес пехоты, — дешевка и вздор по сравнению с этим письмом. Колберн вам все разъясняет. Я теперь в точности знаю, как было выиграно сражение при Сидер-Крике, мне кажется даже, я и сам смог бы выиграть его. У Колберна всюду ясно, где причина, где следствие и как причина и следствие связаны между собой. Когда он вернется домой, непременно заставлю его написать историю этой войны.
— Уж скорей бы вернулся, — живо откликнулась Лили и вдруг залилась румянцем.
ГЛАВА XXXIV
Лили не обходит вниманием и более зрелый возраст
Как-то в первых числах января нового, 1865-го, года Лили решила пойти за покупками и, спускаясь по лестнице, приметила на первом этаже их гостиницы вновь прибывшего постояльца, стоявшего у двери в свой номер. Один коридорный поддерживал его под руку, а другой нес его багаж, деревянный крашеный сундучок дюймов в двадцать длиной и — ничего больше. Поскольку Лили была на свету, а больной незнакомец — в темноте коридора, то она не увидела, что он был до крайности худ, желт лицом и что его походный мундир был поношен, измят и местами даже изодран. Но, приметив синий мундир и блестящие пуговицы, она не могла, разумеется, не взволноваться.
Уже выйдя на улицу, Лили подумала — а что, если это Колберн? Потом решила, что нет, только две недели назад он прислал им письмо и в ту пору не был ни болен, ни ранен, а до конца его службы оставалось еще десять дней. Но неотвязная мысль о прибывшем к ним офицере погнала ее очень скоро обратно домой, а вернувшись, она, не откладывая, пошла проглядеть новый список жильцов, хотя у конторки портье было тесно — толпились студенты. В книге стояла запись дежурного: «Капитан Колберн. Комната 18». Направляясь к себе, она подошла сперва к номеру Колберна и едва удержалась, чтобы не постучать к нему в дверь. Ей хотелось скорее увидеть своего лучшего друга, узнать, чем он болен, что с ним стряслось, если надо — прийти на помощь. Она решила, что пошлет к нему коридорного, но дома застала отца, игравшего с Рэвви.
— Папа, здесь капитан Колберн! — вскричала Лили, входя.
— Возможно ли? — живо и радостно откликнулся доктор. — Ты сама его видела?
— Издали. Он, кажется, болен. Его вел коридорный. Он в восемнадцатом номере. Пойди поскорее узнай, что с ним случилось.
— Иду. Сию же минуту. А это действительно он? Ты не ошиблась?
— Да нет же, — сказала Лили, краснея и думая про себя: «Как папа будет смеяться, если я обозналась!»
Когда Равенел постучал в восемнадцатый номер, звучный, хотя хрипловатый голос ответил: «Войдите».
— Мои дорогой друг! — вбегая, вскричал Равенел. Но тут же осекся, взволнованный и пораженный при виде Колберна. — Нет, нет, не вставайте, — сказал он, — лежите спокойно. Вот так история! Вы давно так хвораете?
— Месяц, а может быть, два. Пустяки! — ответствовал Колберн с обычной своей веселой улыбкой. — Скоро пойду на поправку. Прошу вас, присядьте.
Он лежал на кровати пластом, как видно, совсем ослабевший. Нос у него заострился, лицо было желтое, синяки под глазами. Взгляд был тяжелый и тусклый, вернее всего, из-за опия, который он принимал, чтобы легче снести переезд, каштановые усы не подстрижены, на подбородке щетинилась трехдневная борода. Руки и даже лицо Колберна были в пыли и в саже — за двое суток в железнодорожном вагоне он не сумел помыться, а дотащившись сюда, лег и разом заснул. На нем была форменная летняя темно-синяя куртка, а под ней солдатское шерстяное белье; штаны — из грубой голубой ткани, на ногах рваные коричневые носки — пальцы и голые пятки торчали наружу. На полу стояли его башмаки — грубая сыромятина, тоже армейского образца. Вся одежда была заляпана знаменитой вирджинской глиной, куртка в том месте, где шла портупея, проносилась насквозь, а на воротнике виднелось отверстие, пробитое пулей. Да, этого парня здорово потрепала война.
