— Даже так! Ну тогда вам доверят и белых тоже. И вообще, раз вы приехали, потолкайтесь среди депутатов. Сейчас почти все в Вашингтоне. Я вас сам познакомлю и с друзьями и с недругами. Это будет полезно.
Картер послушал совета. С кем-то он выпивал, других угощал ужином, кому-то сказал приятное, кого-то заверил в своей враждебности к рабству, всем улыбался, но в душе оставался мрачен. Его глубоко возмущало, что судьбу тех, кто воюет, будут решать люди, которые сами спят в белоснежных постелях и ни разу в жизни не слышали посвиста пуль. Он считал, что роняет себя, подлаживаясь к депутатам и дельцам от политики. Но его понуждала профессиональная страсть солдата к этой звезде на погонах и пуще того — необходимость умножить доход. Когда через две недели стал истекать срок служебной поездки Картера и он покидал Вашингтон, ему было твердо обещано, что его представят при первой возможности к званию бригадного генерала; он и сам теперь полагал, что имеет солидные шансы на утверждение в сенате. Приехав в Нью-Йорк, он отправился к миссис Ларю. Надо сказать, что, покидая высоконравственный Вашингтон, Картер еще не имел такого намерения, но, приближаясь к Нью-Йорку, почувствовал вдруг, что его к ней действительно тянет. К тому же ему пришла в голову мысль, что, быть может, его вашингтонское дело удалось бы продвинуть успешнее, если бы миссис Ларю согласилась поехать туда и испытать там свое оружие, la sainte passion[140] и так далее, на многодумных сенаторах Соединенных Штатов.
— Почему же вы не сказали мне этого сразу? — вскричала она. — О, mon ami,[141] вы должны быть со мной откровеннее. Я бы поехала с вами, хлопотала бы денно и нощно. Это было бы презабавно! Я свела бы с ума всех сенаторов-аболиционистов. Закружила бы голову мистеру Сэмнеру и мистеру Уилсону. И они писали бы книжки, посвящали бы их святой Марии Магдалине.
Ее так восхитила эта идея, что она закружилась по комнате, призывно сверкая глазами, хохоча и жестикулируя.
— Но одной ведь мне ехать нельзя, не так ли? — сказала она, садясь рядом с ним и, ласково гладя его по плечу. — Я должна там иметь какие-то светские связи, а для этого нужно время. И потом, я уже купила обратный билет на «Миссисипи».
— Значит, мы едем вместе, — ответил Картер. — Я ведь тоже — на «Миссисипи». Как это я не подумал взять вас с собой в Вашингтон? Экий дурак, право!
— Разумеется, mon ami. И это весьма прискорбно. Просто désespérant.[142]
Возвращение на Юг проходило у этих двоих приблизительно так же, как последние дни их поездки на Север, с тем отличием, что Картер меньше страдал от угрызений совести и держался повеселее. Деньги у Картера вышли, и он без стеснений попросил сто долларов в долг у миссис Ларю. Она очень мило раскрыла свой кошелек.
— К вашим услугам, мой друг, — сказала она. — Мне ведь нужно только на жизнь и еще на портних, чтобы быть comme il faut,[143] остальное — все ваше.
Бедному Картеру оставалось только сказать спасибо. Мягко и вкрадчиво миссис Ларю забирала его в свои ручки; и надо признать, что господство ее шло ему не во вред. Она отучила его, например, от грубых армейских привычек. Лили слишком любила мужа, чтобы делать ему замечания. А миссис Ларю, посмеиваясь, отучала его от непристойной божбы и бранила его всерьез, если он напивался. Она починила ему носки, привела в порядок обтрепанный галстук, велела прислуге почистить его мундир; и это было ему очень кстати после всех поездок и выпивок, потому что Картер принадлежал к той категории мужчин, — увы, весьма многочисленной, — которые, только лишь слабый пол перестанет печься о них, превращаются в оборванцев. Она больше с ним не кокетничала и не впадала в чувствительность, а вела себя так, как ведет жена после нескольких лет счастливой семейной жизни. Иными словами, была мила и заботлива, баловала, малость поругивала, любила, но не до безумия и обсуждала с ним только то, что находила нужным. Все шло у них мирно, совсем по-домашнему; они уже меньше таили свои отношения и реже впадали в панический страх, что их роман вдруг раскроется. Оба были бывалыми грешниками и потому сохраняли спокойствие духа. Между прочим, надо заметить, что терзания Картера были связаны только лишь с тем, что он нежно любил жену и считал, что грубо нарушил ее доверие; о том, что он поступает дурно в отношении миссис Ларю, он даже не помышлял и вообще мало думал о том, что хорошо и что дурно в этих вопросах. А потому, попривыкнув к своему положению, обрел и душевный покой.
