Равенел покачал головой, не оставляя, как видно, своих опасений.
— Полагаю, что вам оставаться здесь вредно, — сказал он. — Совершенно нечем дышать. Омертвленные ткани, гной и все прочее заражают здесь воздух. Я почувствовал это, как только вошел. Ваше мнение, доктор Джексон?
— Вы полностью правы, — ответил главный хирург, вытирая со лба пот. — Но что же поделаешь? Эта жара убийственна, воздух отравлен. Если бы только нам дали новое помещение. Любая хибара на воздухе была бы полезней для раненых.
— Вот и я то же думаю, — сказал Равенел. — Я сейчас — деревенский врач и хотел бы забрать капитана к себе на плантацию и полечить свежим воздухом.
— Как раз то, что вам требуется, — сказал Колберну доктор Джексон. — Лед вам больше не нужен, хватит холодной воды. Поезжайте, я вам советую. Я устрою вам месячный отпуск. Обещаю, что вы успеете и поправиться в Тэйлорсвилле, и вернуться на фронт. Предложил ведь отправить его на Север, — объяснил он доктору Равенелу, — так нет, ни в какую! Ему надо додраться под Порт-Гудзоном! Странствующий рыцарь — и только!
Колберн весь трепетал и душой и телом при мысли, что он увидится с миссис Картер (встречи с мисс Равенел никогда его так не пугали). Думаю, что из тех, кто читает эти страницы, многие испытали в своей жизни любовь, не нуждаются в дополнительных авторских разъяснениях и не будут чрезмерно удивлены, узнав, что наш Колберн, помявшись, сказал: «Я еду!» Знаю, бывают женщины, которые вовсе не в силах глядеть на того, кого однажды любили, а потом потеряли; они бросаются за угол и стремглав бегут переулками, лишь бы только не встретиться с ним, притом, может статься, не расставаясь с ним мысленно ни на минуту, но избегая всю жизнь встречи лицом к лицу. Но те, кто сильнее душой и могут выдержать встречу, бывает, что сами ищут ее, почерпая в ней некую сладкую грусть. Что касается Колберна, я допускаю, что он не поехал бы в Тэйлорсвилл, не будь он в ту пору так слаб и не нуждайся он, как и всякий больной человек, в заботе и утешении.
Притом я совсем не уверен, что жизнь в доме у Равенелов оказалась полезной для Колберна. Он еще не окреп для таких испытаний. Сначала ему рисовалось так: первая встреча с Лили будет, конечно, мучительной, а потом он привыкнет. Первая встреча прошла как раз легче, чем он ожидал, но зато все позднейшее можно было сравнить лишь с новым, горшим ранением. Колберна залихорадило, днем он томился, а ночью не мог уснуть. Сидя дома, он мучился, зная, что Лили рядом; уходя, не ведал покоя, ибо думал о ней одной. И трудно было сказать, что его больше терзало — стрела, застрявшая в сердце, или осколки — в руке.
А миссис Картер, надо признаться, была беспощадной; дважды пронзенного капитана она заставляла все время беседовать с ней о полковнике. Он должен был ежечасно рассказывать ей о подвигах и о воинской доблести Картера, углубляться во все детали и повторять свою сагу множество раз, причем миссис Картер и думать не думала, что ее грустному собеседнику приходится нелегко. Ей было приятно слушать — и вся недолга! И за что, собственно, было ей благодарить капитана? Разве не все, как она, без ума от полковника Картера и только ждут случая, чтобы восславить его? С бесконечным терпением, исполненный самопожертвования, Колберн вершил неблагодарный свой труд, и еще никогда ни один доблестный воин не был воспет с таким тщанием, с каким был воспет в эти дни удачливый Картер неудачником Колберном. Под каждодневным тяжким давлением невзгод и тревог наш пораненный розовый куст источал аромат. Было грустно почти до боли взирать на эти два любящих сердца; одно устремлялось со страстью за сотни миль, в окопы под Порт-Гудзоном; другое изнемогало от нежности к той, что была так близка, но оставалось немым и без всякой надежды. Если любовь и привязанность женщины не может не тронуть, то безответная и неразделенная страсть мужчины пробуждает у нас еще более высокие мысли.
Доктор увидел то, чего не могла (а быть может, и не желала) заметить Лили.
— Милочка, — как-то сказал он, — тебе следует все-таки помнить, что за полковника Картера вышла замуж одна только ты и больше никто.
