Мишель Монтень. Опыты. Книга первая - страница 64
Когда врачам удается добиться благоприятного исхода лечения, мы говорим, что им посчастливилось, — как будто их искусство единственное, которому требуется поддержка извне, так как, имея слишком шаткие основания, оно не может держаться собственной силою; как будто только оно нуждается в том, чтобы к его действиям приложила руку удача. Я готов думать о врачебном искусстве все, что угодно, и самое худшее и самое лучшее, ибо, благодарение богу, мы не водим с ним никакого знакомства. В этом смысле я составляю противоположность всем прочим, так как всегда, при любых обстоятельствах, пренебрегаю его услугами; а когда мне случается заболеть, то, вместо того, чтобы смириться пред ним, я начинаю еще вдобавок ненавидеть и страшиться его. Тем, кто побуждает меня принять лекарство, я отвечаю обычно, чтобы они обождали, по крайней мере, пока у меня восстановятся здоровье и силы, дабы я мог противостоять с большим успехом действию их настоя и таящимся в нем опасностям. Я предоставляю полную свободу природе, полагая, что она имеет зубы и когти, чтобы отбиваться от совершаемых на нее нападений и поддерживать здание, распада которого она всячески старается избежать. И поскольку, вступая в схватку с недугом, она входит в тесное соприкосновение с ним, я опасаюсь, как бы лекарство, вместо того чтобы оказать ей содействие, не помогло бы ее противнику и не возложило на нее еще больше работы.
Итак, я утверждаю, что не в одной медицине, но и в других, менее шатких искусствах, фортуне принадлежит далеко не последнее место. А приливы вдохновения, захватывающие и уносящие ввысь поэта, — почему бы и их не приписывать его удаче? Ведь он и сам признает, что они превосходят то, чего могли бы достигнуть его силы и дарования; ведь он и сам ощущает, что они пришли к нему помимо него и от него не зависят. То же самое говорят и ораторы, признающие, что они не властны над охватывающим их порывом и необыкновенным волнением, увлекающими их дальше первоначального их намерения. Так же точно и в живописи, ибо и здесь рука живописца создает порою творения, превосходящие и его замыслы и меру его мастерства, творения, восхищающие и изумляющие его самого. Но сколь велика в этих произведениях доля удачи, видно особенно явственно из наличных здесь черт изящества и красоты, которые возникли без всякого намерения и даже без ведома художника. Смыслящий в этих вещах читатель нередко находит в чужих сочинениях совершенства совсем иного рода, нежели те, какие хотел вложить в них и усматривал сам автор, и благодаря этому придает им более глубокий смысл и выразительность.
Что до военного дела, то тут уже каждому ясно, сколь многое зависит в нем от удачи. Если мы обратимся хотя бы к нашим собственным расчетам и соображениям, то и здесь придется признать, что дело не обходится без участия судьбы и удачи, ибо мудрость человеческая в этих вещах мало чего стоит. Чем острее и проницательнее наш ум, тем отчетливее понимает он свое бессилие и тем меньше доверяет себе. Я держусь того же мнения, что и Сулла, и когда всматриваюсь более пристально в наиболее прославляемые военные деяния, то вижу, что те, кто руководят ими, прибегают, на мой взгляд, к рассуждениям и составлению планов, так сказать, для очистки совести, самое главное и основное в своем предприятии предоставляя случаю, и, полагаясь на его помощь, отваживаются на действия, никак не оправданные здравым рассудком. Их рассуждения перебиваются порою приливами внезапного душевного подъема или дикой ярости, толкающими их на самые необоснованные, по-видимому, решения и придающими им смелость, выходящую за пределы благоразумия. Это-то и побуждало многих великих полководцев древности, с целью внушить войскам доверие к их безрассудным решениям, ссылаться на некое снизошедшее на них вдохновение или на указание свыше в виде пророчеств или знамений.
Вот почему, пребывая в неуверенности и тревоге, порождаемых в нас нашею неспособностью видеть и избирать наиболее правильное решение, поскольку всякое дело сопряжено с трудностями, возникающими в связи со всевозможными случайностями и обстоятельствами, — самым надежным, даже если прочие соображения и не склоняют нас к этому, является, на мой взгляд, избирать такой образ действий, который сопряжен с наибольшей честностью и справедливостью; и когда нас одолевают сомнения, какой путь самый короткий, — предпочитать всегда самый прямой. Так вот и в обоих приведенных мною выше примерах со стороны тех, на чью жизнь готовилось покушение, было, несомненно, и красивее и благороднее простить покушавшихся, чем поступать по-иному. И если первый из них все же кончил плохо, то тут его добрые намерения не при чем: ведь нам совершенно не известно, избежал ли бы он уготованной ему судьбою гибели, если бы поступил в данном случае иным образом; но мы наверно знаем, что тогда он не приобрел бы той славы, которую ему доставило столь удивительное милосердие.
